Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов - Коллектив авторов

хлебом, выдавать нам кроме сахара конфеты, хоть из дуранды, если у Вас нет настоящих, как вы это делали в декабре. Мы требуем, чтобы нам выдали каких-нибудь жиров, еще крупы, сахара, мяса, муки.

Вы снабжаете двойным пайком целую армию ничего не делающих людей. Например, дворников и рабочих трамвайных парков. Большинство рабочих берут бюллетени и сидят дома по два, по три месяца, не принося пользы государству и имея первую категорию. А мы обязаны, имея в два раза меньше хлеба и в четыре раза меньше крупы и мяса, исполнять за них всю их работу, как, например, уборку улиц от снега, приведение в порядок домов, лестниц и загаженных дворов, а истощены мы все одинаково. Мы считаем, что это более чем несправедливо – это возмутительно. Вы должны распорядиться выдать сгущенное молоко детям, а не взрослым мужикам, работающим в МПВО и получающим и так дополнительное питание кроме первой категории, жены которых спекулируют этим молоком, в то время как наши дети умирают от голода. Мы слышали, что с просьбами о помощи в отношении питания к Вам неоднократно обращались уже. Мы решили написать Вам нашу просьбу, и затем, если результата не будет, будем писать в Москву, т. к. обречь город на вымирание – вредительство, и мы добьемся, чтобы на нашу просьбу будет обращено должное внимание и нам, простому населению, выдадут такие нормы, которые позволят есть, не думая, что завтра ты будешь голодать.

Мы просим Вас, товарищ Андреенко, при объявлении по радио о продаже продуктов, сообщать о выдаче следующей порции, т. к. люди не знают, на какое время им надо растянуть эти 200 г крупы и 125 г мяса, а благодаря этому незнанию смертность в городе на много увеличивается. Ведь из этой нормы мы можем сварить в день по тарелке жидкого супа из крупы и воды, т. к. из 125 г можно сделать или одну тарелку супа, или одну котлетку. Вы бы попробовали, товарищ Андреенко, не питаясь в Смольном, прожить на пайке иждивенца хотя бы неделю, а ведь мы живем так седьмой месяц. Помните только, что хоть старая пословица говорит, что сытый голодного не понимает, но Вы обязаны не только понять, но и снабдить этих голодных продовольствием.

Мы твердо верим, что если бы мы обратились с такой просьбой к Иосифу Виссарионовичу, то он бы немедленно ответил нам и по-сталински разрешил бы этот вопрос. Надеемся, что Вы, которому партия, товарищ Сталин и правительство поручили дело снабжения Ленинграда продовольствием, тоже позаботитесь и снабдите необходимым в скором будущем.

Жены командиров и красноармейцев Красной армии Е. Жукова и др. [всего четыре подписи].

18 II-1942».

19 февраля 1942 года

Я здоров и сегодня после обеда успел прогуляться домой к Тане. По пути удалось отоварить по норме крупу, отнес домой около двух килограммов хлеба – паек Тани, который я получаю на заводе и прячу подальше, чтобы устоять перед соблазном [Г. Г-ра].

В 10 часов совещание у первого секретаря райкома А. А. Шишмарева по следующим вопросам:

I. Решение горкома о наведении порядка и чистоты в городе. Горком обратил внимание на ликвидацию следующих недостатков:

а) много разговоров и мало работы по очистке;

б) нет элементарного порядка в самих учреждениях и организациях. Нужно:

1) Прекратить казарменное положение в учреждениях и на предприятиях.

2) Покончить с разговорами о слабости и неработоспособности – прекратить расхлябанность и иждивенчество.

3) Предупредить угрозу эпидемических заболеваний и распространение инфекций.

II. Об извращениях в оплате труда на законсервированных предприятиях:

а) привлечь к работе по месту жительства;

б) провести учет кадров по каждому предприятию;

в) особо обратить внимание на состояние руководящих кадров [А. Б-в].

20 февраля 1942 года

<…> Февраль на исходе. Печать безнадежности и уныния лежит на наших лицах. <…> Не знаешь, что предпринять и где найти выход из создавшегося положения. <.. > На заводе делать нечего. Как и весь город, завод мертв. Цеха стоят в безмолвии. Не стало веселых, бодрых и воодушевленных рабочих лиц. Темень, гробовое молчание и безнадежная тоска по настоящей жизни и работе царят в цехах. И у нас тихо в цеху. Приходят всего несколько человек, остальные только числятся в штате или уже обрели вечный покой. Мы являемся на завод только за обедом, и трудовой день начинается, продолжается и завершается разговорами о еде и яствах мирного времени. С тоской и малой надеждой говорим о возвращении к былому. <…>

Население бежит из города, спасаясь от голода, возможных эпидемий, бомбежек и обстрелов. <…> [Г. Г-р]

Похоронили Фед. Ив. Еле хожу, но, заставляя себя, я ходила на Смоленское кладбище к сторожу, чтобы подкупить и похоронить Ф.И. не в траншею, как всех, а в могилу. Взял три килограмма, помогли его родные. Три килограмма! А сами подыхаем.

Но перед сыновьями его не в долгу, отдали его карточки. Не знаю, никакого нет чувства жалости. На кладбище тоже везла. Нужно крепиться. Как ляжешь, упадешь духом и умрешь.

Ни дня ни числа не знаю, знаю, что март месяц, цинга. Кругом мертвые валяются. Ослабла совсем, но приходится ходить за водой. Ноги покрылись пятнами, зубы шатаются, кровь идет из десен, кругом слышишь, что едят людей. На работе говорили, что тетя Валя съела своего мертвого мужа и сына. Как это так – мужа она любила, сына родила – потом съесть. Ужас! [Н. О-ва]

Сегодня мама рано ушла в магазин. Там уже набралось много народу. По радио объявили, что будут давать сухие овощи. Мама принесла хлеб и ушла в очередь. На всех купила 900 г сухого картофеля. На обед сварили суп с горохом, сухим картофелем, добавили каши. Вечером мама купила на детские карточки мелкую перловую крупу. Варили суп с перловкой и картофелем. В полдевятого легли спать [В. В.].

21 февраля 1942 года

Завод по-прежнему в простое. Нет электроэнергии. Вода подается нерегулярно. Восстановить отопление мы бессильны. Нет водопроводчиков и слесарей. В мастерских, где есть печное отопление, собираем батареи из сохранившихся фрагментов. Работаем, как в старину, без электричества [М. К.].

Ночь в полевом госпитале

Рассказ Б. Б. – бойца истребительного батальона[79]

Тусклый мерцающий свет ночника. В палате восемь пар коек и пара носилок с ранеными бойцами. В узком проходе стоят печка-времянка и столик с дремлющей дежурной медсестрой. Заиндевелые окна зашторены. В палате холодно. Раненые укрыты грубыми одеялами. Воздух тяжелый, спертый. Запах испражнений и гниения. Слышны стоны и вскрики, а потом и болезненный смех. Не могу уснуть, как