Тупик либерализма. Как начинаются войны - Василий Галин

Историю Великой депрессии можно начать с Первой мировой войны, во время которой Соединенные Штаты испытали необыкновенный экономический рост. К концу войны американцы, численность которых составляла всего 6% населения Земли, производили 85% всех автомобилей мира, 66% — нефтепродуктов, больше половины — чугуна и стали. «Виновником», обеспечившим столь выдающиеся результаты, явился скачкообразный — трехкратный, по сравнению с довоенным периодом, рост американского промышленного экспорта.

Но война закончилась, а вслед за ней рухнул и экспорт. Внешний рынок сжался до довоенного уровня, что в сочетании с резким сокращением бюджетных трат, втрое превышавших бюджетные поступления во время войны, привело к обвалу производства. Всего за один 1921 г. безработица выросла более чем в два раза. Необходимо было, чем-то срочно компенсировать неожиданно исчезнувший внешний спрос. Помощь пришла с внутреннего рынка, в виде массовых потребительских кредитов и рассрочек платежей (фирменных кредитов) стимулировавших рост частного спроса. Инструмент в национальных масштабах был опробован во время той же Первой мировой, когда Америка прокредитовала своих европейских «союзников» на 11 млрд. долл., что покрыло почти четверть всего объема их закупок в США.

Федеральная резервная система США (ФРС) стимулировала спрос снижением процентной ставки, т.е. кредитной накачкой экономики[138]. Лишь однажды управляющий Федеральной резервной системой США Б. Стронг отклонился от данного правила, когда в 1924 г. поднял процентные ставки в период правления первого лейбористского правительства в Англии и преддверии введения там золотого стандарта.

Повышение процентных ставок привело к немедленному падению производства в США. После этого случая руководство ФРС больше не экспериментировало, и последовательно накачивало экономику деньгами. В этом ФРС активно помогала банковская система. Даже такой прожженный «коммерсант до мозга костей», как владелец «Шелл» Г. Детеринг, вначале 1920-х, был потрясен инвестиционными действиями американских банкиров: «Изо всех хватких субъектов, которых я когда-либо встречал, — отмечал британец, — американские банкиры вне конкуренции»{1137}. Промышленность не заставила себя ждать, ответив скачком роста промышленного производства — примерно на 10% в 1925 г.

Однако в тот же год появились и первые тревожные симптомы. Они выразились в том, что основная часть денег на этот раз пошла не в реальный сектор, а на фондовый рынок. Стоимость акций на Нью-йоркской фондовой бирже за год выросла почти в 1,5 раза — с 27 млрд. до 40 млрд. долл. Опасаясь перегрева рынка, руководство ФРС в 1926 г. замедлило рост денежной массы, что тотчас же привело к замедлению темпов роста промышленности до почти 3% в год. Тем не менее этот шаг погасил волну спекуляции на фондовом рынке. Часть свободных капиталов была утилизирована в Германии, где после введения плана Дауэса для погашения репараций правительство резко подняло стоимость денег. «Поток капитала из-за границы, особенно из Соединенных Штатов, хлынул в Германию, привлеченный высокими процентными ставками»{1138}.

Однако Америка уже не могла выскочить из монетаристской петли — рост промышленного производства и экономики страна могла обеспечить только за счет дальнейшего увеличения денежного предложения. Отмечая этот факт, швейцарский банкир Ф. Сомари в лекции, прочитанной в Венском университете в сентябре 1926 г., указывал, что для Америки единственный выход состоит в постоянном расширении краткосрочного кредитования… И если сегодня Соединенные Штаты должны ссужать, чтобы поддерживать на плаву свою экономическую систему, то это значит, что мыльный пузырь фондовой биржи скоро раздуется до поистине циклопических размеров{1139}. По мнению Сомари все должно «закончиться банкротством правительств и крупных банков» и новой мировой войной{1140}.

Общий показатель ипотечных кредитов в 1929 г. почти втрое превышал показатели 1920 г.{1141}

Слова швейцарского банкира получили свое первое подтверждение уже в 1927 г., когда в США наметилась стагнация промышленного производства и начался крах на рынке недвижимости во Флориде[139]. ФРС ответила снижением процентной ставки с 4 до 3,5%, однако на этот раз спад в реальном секторе продолжился, все деньги хлынули на фондовый рынок. Таким образом, по мнению Дж. Робинсона, «совет директоров Федерального резервного банка допустил рост спекулятивной активности, который к августу 1928 года вышел из-под контроля и стал катастрофическим к июлю 1929 г.»{1142}.

Масла в огонь добавили события в перенасыщенной спекулятивными капиталами Германии, в которой, в условиях закрытых рынков, в 1927 г. начался кризис перепроизводства. Он обрушил процентные ставки, краткосрочные капиталы бежали из Германии главным образом обратно в США.

Доходность государственных ценных бумаг{1143}

Крах пирамиды Дауэса в Германии вызвал эффект спонтанного последовательного обрушения финансовых рынков большинства стран мира. Г. Гувер в связи с этим находил причины Великой депрессии в «распаде европейской экономической и финансовой структуры»{1144}. Доходность казначейских бумаг в США с января 1928 г. опустилась ниже нуля. Одновременно «немецкий допинг» стимулировал стремительный экономический рост Соединенных Штатов, в течение двух последующих лет. Правда, основная масса средств вновь досталась не реальному сектору экономики, а фондовому рынку. При росте промышленного производства в 1927–1929 гг. на 11%, стоимость акций за то же время, на и без того перегретом фондовым рынке, выросла в 2,3 раза.

Привлеченный бумом на фондовом рынке, в Америку хлынул поток капиталов из Европы. «Однако отток капитала не радовал те страны, из которых он уплывал, — отмечает П. Бернстайн, — и они подняли процентные ставки, стараясь его удержать. К моменту, когда фондовый рынок рухнул в октябре, на Британию, Германию, Италию и Австрию уже надвигалась депрессия; в одной только Германии с лета 1928 г. до конца 1929 г. уровень безработицы вырос в 4 раза»{1145}. Но европейцы не могли ничего противопоставить стремительно взлетающему американскому фондовому рынку.