Тупик либерализма. Как начинаются войны - Василий Галин

Как только дух капитализма завоевал западное общество, религиозная оболочка стала тесна для него и была просто отброшена, представив в чистом виде идеологию либерализма. Вебер поясняет, почему так случилось: «Капиталистическое хозяйство не нуждается более в санкции того или иного религиозного учения и видит в любом влиянии церкви на хозяйственную жизнь такую же помеху, как регламентирование экономики со стороны государства. Мировоззрение теперь определяется интересами торговой или социальной политики. Тот, кто не приспособился к условиям, от которых зависит успех в капиталистическом обществе, терпит крушение или не продвигается по социальной лестнице.

Капитализм, одержав победу, отбрасывает не нужную ему больше опору»{1098}.

Или, говоря словами К. Маркса: «Эксплуатацию, прикрытую религиозными и политическими иллюзиями, она заменила эксплуатацией открытой, бесстыдной, прямой, черствой»{1099}. Однако с исчезновением религии потребность общества в соответствующей моральной базе не исчезла, и она подтолкнула основоположников либерализма преобразовать религиозные постулаты кальвинизма в принципы просвещенного, светского общества.

Для реализации своей идеологии в виде политической власти либерализм использовал принципы древнегреческой демократии Солона, утверждавшие, что каждый человек является свободным и наделяется соответствующими правами. При этом свободным мог быть только грек, рабы к людям не относились[134]. Таким образом, уже греческая демократия утверждала права избранной нации. Зачем? — По словам историков, Солон отвечал: если у грека будет менее пяти рабов, то кто будет его кормить?

Древнегреческая форма демократии воскресла во время буржуазных революций, когда наследственную аристократию сменила финансовая, а политическое рабство сменилось на экономическое. «Экономическое рабство» по мнению Хайека, обладало явным преимуществом: «Несомненно, легче сносить неравенство, если оно является результатом действия безличных сил… Люди готовы покорно сносить страдания, которые могут выпасть на долю каждого… Недовольство человека своей долей возрастает многократно от сознания, что его судьба зависит от действий других».

Свобода теперь определялась не столько национальностью или родом, сколько толщиной кошелька. Апостол либерализма Ф. Хайек утверждая этот принцип провозглашал: «правильнее видеть в деньгах величайший из когда-либо изобретенных человеком инструментов свободы»{1100}. Под деньгами понимался, прежде всего, капитал, не имевшие капитала становились его рабом. Жан Жак Руссо в своей книге «Общественный договор» доводил принципы либерализма до логического конца: чтобы свободный человек был свободен в максимальной степени, раб должен пребывать в сугубом рабстве{1101}.

Н. Бердяев в этой связи отмечал, что либеральная «свобода не демократична, а аристократична»{1102}. А. Герцен: «Упрекайте и ругайте сколько угодно, петербургский абсолютизм и нашу русскую безропотную покорность, но ругайте же везде и умейте разглядеть деспотизм всюду, в какой бы форме он не являлся: в виде ли президента республики… или Национального Собрания… Мы теперь видим, что все существующие правительства, начиная с наиболее скромного швейцарского кантона и кончая автократиею всей Руси, — лишь вариация одной и той же темы»{1103}. Ле-Бон писал о либеральной демократии образца XIX в.: «Демократический режим создает социальное неравенство в большей мере, чем какой-либо другой… Демократия создает касты точно так же, как и аристократия…»{1104}. У. Хаттон назвал либеральный порядок — «аристократией богатства» и «рабством нищеты»{1105}.

Ответной реакцией на распространение идей либерального неофеодализма стало появление социальных теорий. Реакция сторонников либерализма последовала незамедлительно в виде попытки маскировки идеологической сущности либерализма за рассуждениями о форме власти — «чистой демократии». Примером могут служить слова Де Токвиля: «Демократия расширяет сферу индивидуальной свободы, социализм ее ограничивает. Демократия утверждает высочайшую ценность каждого человека, социализм превращает человека в простое средство, в цифру. Демократия и социализм не имеют между собой ничего общего, кроме одного слова: равенство. Но посмотрите, какая разница: если демократия стремится к равенству в свободе, то социализм — к равенству в рабстве и принуждении»{1106}. Через сто лет, в обоснование принципов «чистой демократии» слова Де Токвиля приводит Хайек. А еще полвека спустя Ференбах, вслед за Брахером («Время идеологий») и Дж. X. Сабином вновь попытается убедить читателя в незыблемости постулатов Де Токвиля{1107}.

Между тем уже во времена Де Токвиля либеральное понятие «чистой демократии» было оспорено классиками марксизма: «Не имеет смысла говорить о чистой демократии в обществе, разделенном на классы», — утверждал Ф. Энгельс, «Государство есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим, и в демократической республике ничуть не меньше, чем в монархии»{1108}. К. Маркс: «Современная (демократическая) государственная власть — это только комитет, управляющий общими делами всего класса буржуазии»{1109}. В. Ленин: «Чистая демократия» есть лживая фраза либерала, одурачивающего трудящихся… биржа и банкиры тем больше подчиняют себе буржуазные парламенты, чем сильнее развита демократия»{1110}.

Сущность «чистой демократии» формулировал Дж. Мэдисон, «главный архитектор конституции» США. В 1829 г. он утверждал: «Единственная эффективная гарантия прав меньшинства должна базироваться на таких основаниях и структуре самого правительства, какие могли бы сформировать в определенной степени, прямо или косвенно орган защиты прав меньшинства». А. Смит был более откровенен: «приобретение крупной и обширной собственности возможно лишь при установлении гражданского правительства. В той мере, в какой оно устанавливается для защиты собственности, оно становится, в действительности, защитой богатых против бедных, защитой тех, кто владеет собственностью, против тех, кто никакой собственности не имеет».

Не случайно А. Уайт назвал государство «союзом бизнеса и правительства, действующего в интересах бизнеса». Американский посол У. Додд в 1930-х гг. мог только предупреждать: «Правительства, утверждающие, что они демократические, то есть что они действуют на благо своих народов, часто злоупотребляют своими возможностями. Но это всего лишь осторожная критика того, что происходит во всех великих державах после мировой войны»{1111}.