Корнилов - Владимир Федюк

Командование старалось утаить свои колебания от подчиненных, но до конца это было сделать невозможно. Журналист Б.А. Суворин вспоминал: «Самое тяжелое за весь этот переход, который закончился для нас возвращением на Дон 21 апреля, было чувство совершенной неизвестности. Одни думали, что мы будем уходить за Волгу и в Сибирь, другие мечтали пробраться поодиночке на Север России. Неизвестность угнетала нас от самого начала похода».

Планы Корнилова были неизвестны не только рядовым добровольцам, но и старшим генералам. Алексеев только на третий день после того, как армия покинула Ольгинскую, понял, что Корнилов ведет ее в «зимовники». Во время стоянки в Кагальницкой 16 февраля (1 марта) 1918 года он обратился к Корнилову с письмом. Этот документ слишком велик, чтобы приводить его дословно, и потому мы ограничимся наиболее важными выдержками.

«Милостивый государь, Лавр Георгиевич, настроение среди офицерского состава Добровольческой армии, по имеющимся у меня сведениям, нервное и неуверенное. Главнейшею причиной такого нежеланного состояния является полное отсутствие для всех освещения, во имя чего и как будет в ближайшее время действовать армия, какую задачу она ставит себе. Проникающие различные слухи, между прочим, и об уходе в зимовники, не успокаивают, а, напротив, усугубляют, в связи с событиями 15 февраля, нервность и порождают нарекания на лиц, которые взяли на себя нравственную ответственность за судьбу тех, которые во имя служения Родине доверили себя руководству и командованию всей нашей организации…

Как 12 февраля, так и теперь, я считаю себя обязанным высказать, что остановка в зимовниках грозит армии опасностью, что ко времени возможного выступления из этого района армия окажется окруженною и обреченною на борьбу в условиях исключительно тяжелых, быть может, безысходных и несравнимых с обстановкою настоящей минуты».

Алексеев полагал, что «идея движения на Кубань понятна массе, она отвечает и той обстановке, в которой армия находится… Она требует деятельности, от которой не отказывается большая часть армии». Исходя из этого, он считал необходимым немедленно принять четкое решение и сообщить его не только старшим начальникам, но и всем чинам армии. «Я добавлю к этому, — писал Алексеев, — что в центрах — Москве и Петрограде, — по-видимому, назревают крупные события. Вывести на это именно время из строя, хотя и слабую и усталую, Добровольческую армию можно только с риском, что она навсегда уже утратит свое значение в решении общегосударственной задачи».

В ответе Корнилова, датированном следующим днем, чувствуется плохо скрываемое раздражение: «Милостивый государь, Михаил Васильевич, крайне сожалею о существовании в частях Добровольческой армии толков и пересудов, волнующих массы. Я должен отметить, что по имеющимся у меня сведениям распространением таких толков и слухов занимаются прежде всего чины политического отдела, настроение которых далеко не спокойное, что и сказалось в их поведении 15 февраля при обстреле ст. Хомутовской. Я усердно прошу Вас принять в этом отношении меры.

Что касается вопроса о возможности пребывания в течение некоторого времени на зимовниках, то он будет решен на основании данных разведки по выходе частей Добровольческой армии к станице Егорлыцкой. Во всяком случае, свертывать на Кубань немедленно нам не представляется возможным по многим причинам и прежде всего потому, что к нам должны присоединиться наши конные отряды полковника Гершельмана и подполковника Яновского.

Я ясно себе представляю, что единственная цель нашего движения на Кубань — это поставить Добровольческую армию в условия возможной безопасности и предоставить возможность ее составу разойтись, не подвергаясь опасности быть истребленными.

Что касается выполнения каких-либо государственных задач, то я признаю, что при существующей организации управления Добровольческой армии и при постоянном вмешательстве политического отдела в вопросы, не подлежащие его ведению, это невозможно, почему при выходе на Кубань я немедленно слагаю с себя командование Добровольческой армией и совершенно прекращаю свои отношения к организации…»

Увы! Умение выражать свои мысли на бумаге коротко и ясно к числу талантов Корнилова не относилось. Но, если вчитаться в этот многословный текст, можно заметить некоторые любопытные детали. Видно, что командующий не был уверен в будущем Добровольческой армии. В это время целью похода на Кубань для него прежде всего была возможность самороспуска армии. К слову сказать, Алексеев видел будущее примерно так же: «Распустим офицеров, дав им денег и предложив самостоятельно, через Кавказские горы, пробираться кто куда пожелает или будет в состоянии».

Обратим внимание еще на одно обстоятельство. Попытку Алексеева настоять на «кубанском варианте» Корнилов расценил как вмешательство в свои дела и, как и прежде, отреагировал на это крайне болезненно. Можно было ожидать, что он из упрямства будет настаивать на уходе в «зимовники». Однако всего два дня спустя, 20 февраля (5 марта) 1918 года, во время стоянки в Егорлыцкой официально было объявлено о том, что армия идет на Екатеринодар.

Мотивы этого решения командующий, судя по всему, не сообщил даже ближайшим помощникам. Позднее, когда Деникин собирал материалы для «Очерков русской смуты», он запросил по этому поводу других участников похода. В полученных ответах говорилось о том, что «зимовники» были признаны неудобными для размещения армии, поскольку находились на большом удалении друг от друга, к тому же там не было необходимых запасов топлива и продовольствия. Силы же кубанцев, из-за отсутствия регулярной связи с Екатеринодаром, сильно преувеличивались.

Эти аргументы, несомненно, учитывались, но все же они не до конца раскрывают причины решения Корнилова. Сам он, как это видно из отправленного им в середине января письма командованию Румынского фронта, отнюдь не обольщался в отношении ситуации на Кубани. Трудности же пребывания в «зимовниках» были известны и ранее. Объяснение, как нам кажется, нужно искать в уже отмечавшихся особенностях характера Корнилова. Нередко в критических ситуациях он проявлял странную нерешительность. Необходимо было стороннее влияние, причем подчас исходящее от случайных, отнюдь не самых близких командующему лиц, для того, чтобы побудить его прекратить колебания. Но с этого момента принятое решение становилось исключительно его решением. Корнилов умел убеждать и себя, и окружающих в том, что выбор сделан им самостоятельно, а прежние советчики оказывались не у дел. Напомним, что на совещании в Ольгинской наиболее рьяно поход в «зимовники» отстаивал генерал Лукомский. Теперь же Лукомского с армией не было, а Деникин, как и Алексеев, был сторонником кубанского направления.

Утром 21 февраля (6 марта) 1918 года армия выступила из Егорлыцкой в направлении Лежанки. Это богатое и многолюдное село находилось уже в Ставропольской губернии, в той ее части, которая узким клином разделяла Донскую и Кубанскую области. Добровольческое командование знало, что в Лежанке сосредоточены большие силы красных. В данном случае это были не плохо организованные отряды из числа местных уроженцев, а солдаты большевизированной 39-й пехотной дивизии, наводившей ужас на весь Северный Кавказ.