Корнилов - Владимир Федюк

Бой начался ранним утром и затянулся до вечера. Не раз за это время казалось, что удача отворачивается от добровольцев. Генерал Марков и полковник Неженцев лично водили в атаку свои полки. В атаку были брошены все, кто мог держать оружие. В результате обоз и раненые остались без прикрытия. Особенно много неприятностей добровольцам доставил бронепоезд красных. Пытаясь отогнать его, белые артиллеристы израсходовали почти все имевшиеся снаряды.

Наконец около четырех часов дня Партизанский и Офицерский полки почти одновременно обошли станицу с востока и запада. Красных охватила паника, и они бежали. Покинул поле боя и вражеский бронепоезд. В Кореновской и на соседней станции Станичная в руки добровольцев попала огромная добыча. Был захвачен целый состав, в котором оказалось 600 снарядов, патроны, пулеметы, одежда и медикаменты. Для нищей армии, живущей только трофеями, это было целое сокровище. Но заплаченная за это цена была слишком велика. В общей сложности потери составили около 100 человек убитыми и вчетверо больше ранеными. Походный лазарет, и без того немалый, после этого вырос еще на 200 подвод.

В захваченной станице армия остановилась на дневку. Короткая передышка не давала возможности не только собраться с силами, но и задуматься о происходящем. Что-то определенно было не так. За неделю с небольшим пребывания в пределах Кубанской области добровольцы трижды были вынуждены вести бои. Это было меньше всего похоже на «землю обетованную», каковой в прежних мечтах белым представлялась Кубань.

За короткую историю существования армии у добровольцев сложились определенные представления о том, кто такие друзья и враги. Иногородний крестьянин заражен большевизмом, а значит, враг, казачество в большей мере сумело сохранить прежние ценности, и значит, казак — потенциальный союзник. В этом делении было немало странного, если вспомнить, что большинство добровольцев были уроженцами коренных губерний. Ситуация складывалась так, что добровольцы должны были чувствовать себя чужими среди своих и своими среди чужих.

Но дело было даже не в этом. Двухмерный подход на Кубани явно не срабатывал. Здесь против добровольцев с оружием в руках выступили не только пришлый элемент и иногороднее крестьянство, но и кубанские казаки. Справедливости ради, надо сказать, что ряды армии все же пополнялись казаками-добровольцами. После боя под Кореновской к отряду Корнилова присоединилась группа казаков из соседней станицы Брюховецкой. Однако эти случаи были нечастыми и не меняли общей безрадостной картины.

Трехтысячная армия была ничтожной каплей в многомиллионном российском море. При таком раскладе сил рассчитывать исключительно на оружие было нельзя. Нужно было уметь объяснить, какие цели она перед собой ставит, а здесь начинались большие проблемы. Добровольцы твердо знали, с кем они воюют, а вот за что, сказать смог бы не каждый. Для самих добровольцев этот вопрос не стоял, достаточно было слепого поклонения вождю. «Так за Корнилова, за родину, за веру!» Новый кумир без особого труда (хотя и с нарушением стихотворного размера) заменил прежнего, и все встало на свои места.

Но для крестьян и казаков этого было мало. Им нужно было иное, то, что затрагивало бы их собственные чаяния и интересы. Добровольцы же чаще всего могли ответить только сбивчивыми рассуждениями об Учредительном собрании.

Р.Б. Гуль приводит в своих воспоминаниях характерный разговор, состоявшийся у него в станице Плосской с хозяином хаты, где он квартировал.

— Вот вы, образованный, так сказать, а скажите мне вот: почему это друг с другом воевать стали? Из чего это поднялось? — говорит хозяин и хитро смотрит.

— Из-за чего? Большевики разогнали Учредительное собрание, избранное всем народом, силой власть захватили — вот и поднялось.

Хозяин немного промолчал.

— Опять вы не сказали… Например, вот скажем, за что вот вы воюете?

— Я воюю? За Учредительное собрание. Потому что думаю, что оно одно даст русским людям свободу и спокойную трудовую жизнь.

Хозяин недоверчиво, хитро смотрит на меня.

— Ну, оно конечно, может вам и понятно, вы человек ученый.

— А разве вам не понятно? Скажите, что вам нужно? Что бы вы хотели?

— Чего? Чтобы рабочему человеку была свобода, жизнь настоящая, к тому же земля…

— Так кто же вам ее даст, как не Учредительное собрание? Хозяин отрицательно качает головой.

— Так как же? Кто же?

— В это собрание нашего брата и не допустят.

— Как не допустят? Все же выбирают, ведь вы же выбирали?

— Выбирали, да как там выбирали, у кого капиталы есть, те и попадут, — упрямо заявляет хозяин.

— Да ведь это же от вас зависит!

— Знамо от нас, только оно так выходит…

Казак или тот же иногородний крестьянин мог поднять оружие против большевиков, не высчитывая собственную выгоду, только в том случае, если он воспринимал большевизм как абсолютное зло. Так и произойдет уже через месяц на Дону, а через полгода на Кубани. Пока же белые могли в лучшем случае рассчитывать на нейтралитет местного населения. В одном из донских хуторов генерал Богаевский стал свидетелем следующего разговора. Кто-то из добровольцев спросил у местного крестьянина: «А что, дед, ты за кого, за нас, кадет, или за большевиков?» Тот ответил не задумываясь: «Чего же вы меня спрашиваете? Кто из вас победит, за того и будем».

Мы не хотели бы упрощать ситуацию. Дело было не только в том, что Добровольческая армия не могла предложить крестьянам действительно затрагивавшие их лозунги. Очень часто те, кто поднимал оружие против добровольцев, сами не могли рационально объяснить мотивы своего поведения. Позволим себе процитировать очередной разговор. На этот раз с кубанскими крестьянами беседовал один из корреспондентов советской газеты. «Кадеты — наши враги. Они борются за сохранение потомственной земли, а большевики — это мы сами; мы хотим, чтобы земля была общая, как для иногородних, так и для казаков…

— А еще чем отличаются большевики от кадетов? Ответа не было.

— Ну, а если кадеты отдадут землю всему народу, что тогда — будет отличие между кадетом и большевиком?

— Не отдадут, обманут… Лучше уж сразу с ними покончить, а самим забрать землю. Все надежнее будет…»

Обе стороны не понимали и не хотели понять друг друга. Глубинные причины этого непонимания лежали в многовековой взаимной неприязни «чистых» и «нечистых». В этом и была страшная трагедия революции, делавшая неизбежной кровавую междоусобную бойню.

В Кореновской из случайно найденной газеты добровольческое командование получило информацию о том, что кубанский атаман и краевое правительство незадолго до этого оставили Екатеринодар, а сам город занят красными. Это известие стало страшнейшим ударом. Деникин писал: «Терялась вся идея операции, идея простая, понятная всякому рядовому добровольцу накануне ее осуществления: до Екатеринодара оставалось всего два-три перехода. Гипноз “Екатеринодара” среди добровольцев был весьма велик, и разочарование должно было, казалось, отразиться на духе войск».