Дитя Всех святых: Перстень с волком - Жан-Франсуа Намьяс

Внезапно Франсуа понял: то, что он видит сейчас, — отнюдь не сон и не игра воображения. Эту сцену он некогда пережил наяву. Сейчас он вновь проживал детское воспоминание, забытое воспоминание…

Голос Лилит позвал его из-за двери:

— Входи!

Внутри он услышал короткие женские вскрики. Это был миг, определяющий дальнейшее. Собрав всю свою смелость, он вошел.

Его отец и мать сплелись на постели, и мать, как Лилит, находилась сверху на партнере… Франсуа убежал, и пока он спускался по лестнице, к нему вернулись воспоминания, стершиеся из его памяти на турнире в День святого Иоанна 1340 года.

Вначале было смутное ощущение удушья. Он чувствовал себя пленником в собственной кроватке, закрытой со всех сторон, как гроб. К счастью, кормилица опустила деревянные планки и он, наконец, увидел свет.

Потом было рождение брата, крещение. Он, гордый, стоял в первом ряду, а новорожденный все время плакал. Чуть позднее пришло время эпизода, который он только что пережил: застав в постели родителей, он кубарем скатился по лестнице, пробежал, не останавливаясь, мимо своей комнаты, проскочил по первому этажу и оказался в крыле замка, в ту пору лежащем в руинах. Затем вновь поднялся бегом в свою комнату, свернулся клубком на постели, упрямо не желая шевелиться, и только повторял свои первые слова:

— Я боюсь!

И вот пришло воспоминание о турнире в Иоаннов день 1340 года: главная площадь Ренна, яркий свет, крики, звуки труб. Франсуа стоял рядом с матерью, одетой в фиолетовое платье. Его отец, на лошади, в доспехах, с красно-черным гербом на груди, только что преклонил перед женой копье.

Внезапно все исчезло: отец, мать, публика, лошади. Франсуа стоял один на пустых ступенях, держась за перила. Медленной, величественной походкой вошла Лилит. На ней опять были все покрывала, и она походила на гигантский черный цветок.

Она остановилась. Франсуа затрепетал. Неужели он мог увидеть ее вот так, напрямую, без посредничества единорога? Но Лилит его успокоила:

— Вот конец твоего испытания. Смотри!

Она вдруг резко поменяла цвет: стала ослепительно белой, сияющей. Над головой ее, словно ореол, светилась корона из двенадцати звезд, а нога покоилась на серпе луны, чьи острия были обращены книзу. Только тогда появился единорог и встал рядом с нею, повернув голову к Франсуа.

Лилит произнесла:

— Я Императрица, Царица Небесная, Крылатая Дева Апокалипсиса, Мать-богородица всего сущего, неиссякаемый источник света…

При этих словах единорог склонил свой рог к ногам Франсуа, и карбункул у основания рога загорелся огненным светом, которого хватило бы, чтобы озарить огромный собор.

Это длилось всего лишь мгновение. В видение вторгся звук из реальной жизни: вдали, на часовне, звонили колокола.

Юдифь произнесла:

— Полночь.

И Франсуа эхом отозвался:

— Мы вступаем в День поминовения усопших.

Возобновился его прерванный сон. Лилит появилась у перил в своем первоначальном виде: черный крылатый цветок. Она издала громкий крик, в котором смешались ярость и отчаяние.

— Я ухожу. У меня много дел: я женщина-демон, я собираюсь выпустить силы зла. Этой ночью ты восторжествовал надо мной, но ты еще встретишь меня на своем пути!

Она исчезла, и наступила кромешная тьма. Разбитый и обессиленный, Франсуа рухнул прямо на землю и уснул.

Его разбудил голос Юдифи. Наступило раннее утро. Было холодно и влажно. Юдифь стояла у бойницы.

— Идите сюда!

Франсуа поднялся и подошел к окну-бойнице. Ноги плохо слушались его. Шел снег. Повсюду была эта белизна, возвещающая о наступлении следующей ступени процесса Великого Деяния. И тогда раздались весьма характерные крики, которые обычно казались зловещими, но теперь наполнили его радостью: воронье карканье. Значит, он прогнал своего черного ворона, черная ступень Великого Деяния завершилась успехом!

Чтобы убедиться в этом, Франсуа подбежал к атанору и достал тигель. Черная Земля, находившаяся там, теперь выглядела по-другому. Она сияла чернотой, словно очищенная, отмытая от всякой грязи. Это и было неопровержимым доказательством, зримым образом его триумфа!

Франсуа погасил огонь и преклонил колени на скамеечке для молитв. Его радость могла бы быть безграничной, но он не мог позабыть последние слова Лилит. Черная ступень — всего лишь один из этапов. Франсуа еще так далек от конечного успеха!

А что остальные? Другие Вивре — его сын Луи, внук Шарль, прочие мужчины рода… Какая судьба их ожидает? Франсуа всей своей душой желал им защиты Господа.

Неподалеку от него Юдифь, сжимая висевшую на шее звезду Давида, шептала свои еврейские молитвы.

***

В тот же самый день, 2 ноября 1407 года, ситуация при дворе короля Франции сложилась воистину драматическая.

Как и опасался Луи де Вивре, Иоанн Бесстрашный отреагировал на бессмысленную провокацию герцога Орлеанского. Да еще как отреагировал! В ответ на изображение суковатой палки и девиза «Я ему покажу!» он выбрал свою эмблему: рубанок и два слова по-фламандски «Ich houd», что в переводе означало «Я его держу». Лезвие рубанка готово было безжалостно обстругать палку: смертоносные намерения невозможно было выразить яснее.

И на этот раз у герцога Орлеанского все-таки, хотя и с опозданием, открылись глаза. Он, наконец, понял, что Вивре, его черный ворон, оказался прав. Людовик неосмотрительно ввязался в смертельную схватку, и теперь слишком поздно отступать.

С этого момента герцог Орлеанский перемещался лишь под охраной трех сотен вооруженных до зубов людей, а под свои камзолы, по-прежнему богато расшитые и пышные, не забывал поддевать кольчугу.

Еще он погрузился в угнетенное, подавленное состояние. Он жаловался одновременно на свою собственную судьбу, на судьбу своей семьи и своей страны. Роль Луи де Вивре отныне изменилась. Ему не приходилось больше предостерегать герцога от опасностей, напротив, он должен был вселять в него надежду. Луи старался справляться со своими обязанностями как можно лучше, хотя в глубине души вполне разделял пессимизм и дурные предчувствия своего господина.

Утром 2 сентября, сразу же после поминальной мессы, его пригласили в комнату герцога. Отправляясь туда, Луи был полон самых худших опасений. Должно быть, в этот траурный день настроение Людовика Орлеанского еще хуже обычного… Луи оказался прав, прием ему был оказан ледяной.

— В Париж должно прибыть английское посольство. Оно будет здесь в середине ноября.

Луи де Вивре ничего не ответил. Это такой пустяк по сравнению с одолевавшими их в данный момент проблемами! Уже давно все касавшееся Англии казалось неважным и второстепенным.

Но Людовик Орлеанский на этом не закончил:

— Я знаю, что вы думаете: сведения об английском посольстве не имеют никакого значения. Может, для кого-то и не имеют. А вот для вас как раз имеют.