Дитя Всех святых: Перстень с волком - Жан-Франсуа Намьяс

Луи де Вивре всегда ставил интересы своей страны превыше собственных чувств. Если бы герцог Орлеанский велел ему уехать из Парижа на время пребывания посольства, Луи сделал бы это не раздумывая. Если бы он не видел Дембриджа, все было бы гораздо проще. Но Луи видел его… Он видел убийцу, видел палача Маргариты! Он видел руки, которые… Кто другой смог бы выдержать подобное испытание? Ему следовало умереть! Тем хуже для политики, тем хуже для Франции, тем хуже для короля!

Герцоги Орлеанский и Бургундский, сидевшие рядом, встали из-за стола, и снова начались объятия и поцелуи. Луи смог взять себя в руки. Он должен повиноваться. Но как это тяжело… Бог знает, как же это тяжело!

Шли дни, Луи не выходил из своей комнаты во дворце Сент-Поль. Больше ему не пришлось встречаться с Дембриджем, который, уверенный отныне в своей безопасности, спокойно разгуливал по Парижу. Чтобы не лицезреть его на вечерних приемах, Луи и вечерами оставался у себя.

При первой же возможности Луи просил аудиенции у герцога Орлеанского. Разговоры о политике позволяли ему на какое-то время забыть о своих невыносимых испытаниях.

***

В среду 23 ноября, на День святого Клемана, Луи де Вивре был лишен даже этого развлечения. Утром он увидел, как Людовик Орлеанский уезжает. Брат короля собирался провести этот день возле Изабо, во дворце Барбет, чтобы приободрить ее. И хотя прямо об этом не говорилось, похоже, Людовик собирался остаться там на ночь.

Со дня примирения герцог Орлеанский больше не передвигался под охраной множества вооруженных людей, за ним следовал лишь небольшой эскорт. Сегодня с ним был его паж, Якоб ван Мелькерен, двое оруженосцев на одной лошади и пять охранников. Луи видел, как герцог уезжает в белоснежном камзоле из дамаста; рядом бежала его борзая Дусе…

Проводив Людовика Орлеанского взглядом, Луи заперся в своей спальне.

Около восьми вечера камердинер Карла VI, Тома Куртез появился во дворце Барбет. Он попросил позволения пройти в королевские покои. Герцог сидел у изголовья больной Изабо, спокойно беседуя с королевой и поглаживая лежащую у его ног Дусе.

Тома Куртез поклонился.

— Монсеньор, король срочно требует вас к себе.

Людовик Орлеанский удивился. Не далее как этим утром он покинул Карла в состоянии полной невменяемости.

— У него что, наступило улучшение?

Не отвечая на вопрос, камердинер только повторил:

— Монсеньор, король срочно требует вас к себе.

Герцог Орлеанский вздохнул с нескрываемой досадой, извинился перед Изабо и вышел из ее комнаты. Следуя за Тома Куртезом, он спустился во двор, где дожидались его люди — Якоб ван Мелькерен, двое оруженосцев на одной лошади и пять охранников, которые теперь держали в руках по факелу. Дусе по обыкновению бежала рядом.

Добраться от дворца Барбет до дворца Сент-Поль можно было по единственной дороге: пройти через заставу Барбет, развалины бывшей крепостной стены резиденции Филиппа Августа и затем по улице Вьей-дю-Тампль. Было очень холодно, ночь была безлунной, и все спешили поскорее добраться домой.

Заставу Барбет миновали быстро. Сразу за ней находилось здание, которое называлось «По образу Богоматери». Это был бывший постоялый двор. Теперь он стоял запертым, но вывеска еще сохранилась, и на ней можно было различить изображение Богородицы.

Герцогский кортеж проезжал как раз мимо этого дома, когда из-за угла выскочили человек двадцать с криками:

— Смерть ему! Смерть!

Герцог решил, что на него напали обычные уличные грабители, и решил назваться, чтобы они знали, с кем имеют дело:

— Я герцог Орлеанский!

Из темноты раздалось:

— Именно он-то нам и нужен!

Тома Куртез вытащил припрятанный под плащом кинжал. Это была западня, ловушка! В ночи засверкали мечи и топоры. Перепуганные слуги разбежались. Людовик Орлеанский тоже попытался скрыться, но удар топора отсек его левую руку, державшую поводья. Он был сброшен с лошади и безжалостно добит. Его пажа, единственного, кто имел мужество остаться, зарубили мечами. Под конец убийцы подожгли дом «По образу Богоматери» и исчезли в ночи с криками «Пожар!».

Однако никто так и не вышел на призыв о помощи. При свете разгорающегося пламени отчетливо был виден труп герцога. На голове у него зияли две раны: одна — от левого глаза до правого уха, вторая — от одного уха до другого. Из этих ран на мостовую сочился мозг. Отсеченная левая кисть валялась чуть в стороне. Правая рука была раздроблена, из локтевого сустава торчала обнажившаяся кость.

Паж Якоб ван Мелькерен распростерся на груди своего господина, в последней тщетной попытке защитить его. Единственное выжившее в этой бойне существо, борзая Дусе с тоскливым повизгиванием лизала лицо хозяина…

Немногим позже во дворце Сент-Поль раздались крики. Тревогу подняли сбежавшие слуги:

— Монсеньор Орлеанский! Скорее! Скорее!

Луи де Вивре мгновенно выскочил из спальни и присоединился к людям герцога, которые поспешно покидали дворец. Вместе с ними он выбежал на ледяной воздух, добрался по улице Сент-Антуан до улицы Вьей-дю-Тампль и остановился при виде чудовищного зрелища.

Несколько стражников, окаменев от ужаса, держали в руках горящие факелы. Последнее было совершенно бессмысленно, потому что от пламени охваченного пожаром постоялого двора стало светло, как днем.

Луи склонился над изуродованным лицом, которое еще сегодня утром казалось таким спокойным и беззаботным. Эти зияющие раны были ранами на теле самой Франции, уродовавшими несчастную страну.

Он услышал легкий шум. Обернувшись, он увидел Дусе, которая принесла ему в зубах отсеченную правую кисть мертвеца. Луи принял останки.

Четверо слуг подняли тело, чтобы перенести его в ближайшую церковь, которой оказалась церковь Блан-Манто. Другие стояли на месте, растерянные, не зная, что делать. Луи окликнул их, указав на лужицу мозговой жидкости, оставшуюся на мостовой.

— А это что, оставим слизать собакам?

Слуги машинально повиновались и, наклонившись, вытерли с камней растекшийся мозг, а затем последовали за унесенным телом.

Постояв немного, Луи де Вивре сделал то же самое. Шагая к церкви, он рассматривал окровавленную кисть, которую держал в руке, и душа его наполнялась болью.

Так, после смерти, герцог Орлеанский уподобился ему: он стал одноруким. Этот любящий роскошь господин, несмотря на свою холодность, порой даже жестокость, легкомыслие, преступную связь с королевой, несмотря на все свои недостатки, воплощал единственную надежду для Франции. Он был достоин того, чтобы ему отдали последние почести…

Луи осторожно взял его еще теплые пальцы в свои и в первый, и последний раз пожал ему руку.

По всей улице открывались окна, зажигались свечи и факелы. Парижане просыпались, услышав, что произошло нечто весьма важное. Со всех сторон, изо всех окон раздавалось: