Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

первокурсницы, с надеждой и уважением смотря на слушательниц старших курсов. Но судьба моя и тут сказалась: я осталась одна, а надежда, что буду жить одной умственной жизнью с сестрой, была разбита безжалостно…

Помню, какое сильное впечатление произвело на меня чтение «Исторических монографий и характеристик» Бестужева-Рюмина, – то место, где он говорит о своей дружбе с Ешевским, об их занятиях в гимназии и университете. Следуя своей привычке все сравнивать, я тотчас же оглянулась на себя самое, на свое развитие и знания и на своих интернаток. Боже, какие мучения испытывала я, ясно видя весь неутешительный результат такого сопоставления!

Поступив на курсы, я оказалась круглой невеждой с ничтожным гимназическим образованием, при полном отсутствии какого бы то ни было систематического чтения, относившегося к предметам негимназического курса, – тогда как Б.-Р. вошел в университет прямо с гимназической скамьи, но… какое развитие, какие знания были у него!.. Его друг Ешевский… какая это была чудная дружба, основанная на почве умственных интересов, взаимного понимания и любви… А у нас? Каковы были мои товарки-сверстницы по курсу, соседи по интернату?

Увы! несмотря на все старания, я все-таки не могла найти в однокурсницах ничего такого, что могло бы их поставить в моих глазах выше меня: некоторые из них были гораздо-гораздо ниже меня по умственному развитию, а вполне равные мне – не подходили ко мне потому, что, очевидно, у них не было такой потребности сходиться на умственной и нравственной почве, т. е. более близко; они довольствовались только знакомством, мне же этого было мало. Поступая на курсы, я сначала думала, что всякие интересные разговоры будут завязываться сами собою, что потребность к живому обмену мыслями по поводу читанного и слышанного так же естественна, как пища, питье… И вот помню, как я первые дни своего житья в Петербурге в большом интернате точно окуналась в море новых отношений, знакомств с незнакомыми людьми, жадно в них всматриваясь, ища человека, товарища, одушевленного такими же стремлениями, чувствованиями, надеждами… и… увы! Что видела я? – Ряд всевозможных лиц, то веселых, то детски-юных, то более серьезных и… только. Никогда при первом знакомстве не завязывалось разговора более или менее интересного, словно мы, приехавши на курсы со всех концов России, не имели между собою ничего общего…

Удивительно, что в интернате мы все были воодушевлены одним стремлением – к знанию, все усердно занимались, читали, но отчего же у нас не завязывалось тех одушевленных споров о научных и разных отвлеченных вопросах, тех интересных разговоров, живого обмена мыслей, о котором я столько раз читала в книгах? Отчего? Как ответить на этот вопрос? Неужели мы все были неразвиты? – Отнюдь нет… Мало знали? – И этого нельзя сказать… Так отчего же, отчего? – Вот тот вопрос, который я без счета раз повторяла про себя со страшной тоской, сидя за чаем и слушая всевозможный вздор, о чем угодно, но только не о науке… Приходилось заключать, что, должно быть, мы, женщины, поступая в высшее учебное заведение, куда ограниченнее мужчин, что у нас нет ни широты умственного горизонта, ни мыслей, ничего…

В следующем году я жила на отдельной квартире, вдвоем; но моя сожительница составляла для меня лишнюю мебель и ничего больше. При той страшно обостренной чувствительности, которою я отличалась за последнее время, – моя душевная чуткость дошла до такой степени, что достаточно было движения, слова, выражения глаз, чтобы я тотчас же почувствовала, как ко мне относится человек. Со стороны ее я увидела только сухость и черствость, такое нетоварищеское безличное отношение, что моментально, по обыкновению, ушла в себя, а для того, чтобы еще больше не измучить себя сознанием, с каким человеком приходится мне жить, – решила отнестись к этому как можно хладнокровнее и стала смотреть на В-ву как на лишнюю мебель в комнате, что, впрочем, мне ничего не стоило: я так увлеклась книгами и всем новым миром знания, развернувшимся передо мной, что совершенно забывала о ее существовании. Она ложилась рано и вставала тоже; я – наоборот…

1897 год

Нерехта, 12 января

10 лет тому назад в этот день скончался мой отец…

Уж 10 лет прошло с тех пор, и много

Переменилось в жизни для меня;

Сама покорна общему закону

Переменилась я…

10 лет! Из робкого, застенчивого ребенка я обратилась в 22-летнюю курсистку; прежней детской робости нет и следа, застенчивость же и робость, вероятно, овладеют мной теперь лишь в присутствии такого лица, которое я признаю неизмеримо выше себя, а так как пока я вращаюсь в кругу людей обыкновенных, не подымающихся выше среднего уровня, то и чувствую себя отнюдь не ниже их…

10 лет! Много пришлось пережить, передумать… С поступлением на курсы был сделан перелом в моей жизни… Теперь, когда я немного разобралась во всех впечатлениях, когда первое волнение улеглось, – я вижу, какое благотворное влияние имеет на меня моя теперешняя жизнь: я чувствую себя как бы обновленным, возродившимся к жизни человеком, я стала даже нравственно лучше… и много, много думала над жизнью… То, что раньше было подернуто туманом, – стало ясно, и какою же жалкою представляется мне моя прежняя жизнь!.. Те лица, к которым я с детства чувствовала какой-то страх, перешедший впоследствии в робость и застенчивость, которые мешали мне много для правильного понимания и изучения людей, – теперь кажутся еще более «обыденными», если можно так выразиться, облачко застенчивости, мешавшее рассмотреть их, рассеялось, и я увидела их в настоящем свете. И я сама стала – другим человеком; впрочем, нет, не другим, а только развилась больше, стала еще серьезнее смотреть на жизнь, еще глубже вдумываться в ее задачи…

Вместе с тем я чувствую себя иногда так легко, дышится так вольно… и чувствую в груди моей какой-то прилив силы необыкновенной: мне хочется борьбы, подвига, чтобы показать эту силу, которая, кажется, так и рвется наружу… Дыхание занимается… иногда кажется, – весь мир была бы в состоянии перевернуть… Мне хочется действовать, идти, ехать – куда-нибудь, а главное – дела, дела!.. Хочется разом увидеть весь мир, и глубокое-глубокое отрадное чувство свободы переполняет всю душу… Да? и я – свободна? и я могу ехать, куда хочу, делать – что хочу, поступать – как хочу, и меня уже более не связывают эти цепи рабства… Ведь это – правда? Я – учусь… Я – на курсах…

Нет, только тот, кто знал свиданья жажду,

Поймет, как я страдал, и как я стражду! —

воскликнул гётевский певец… Я могу перефразировать это восклицание: смысл свободы