Чешское время. Большая история маленькой страны: от святого Вацлава до Вацлава Гавела - Андрей Шарый

А именно: в Жижкове есть полдюжины Божиих храмов разных конфессий, есть полдюжины парков, в которых растут разные деревья, кусты и травы. Есть дюжин шесть разных отелей и хостелов, по средним ценам и совсем дешевых. Есть модный театр, куда, как в московскую Таганку 1970-х, не попасть, но в котором все, с кем стоит о том говорить, конечно же, бывали. Есть прогрессивная сцена не совсем понятного танца, есть зал специального cinema для тонких любителей кино с утренними сеансами для пенсионеров, есть сельского калибра, но милый футбольный стадион, два плавбассейна, три или четыре университета с комплексом студенческих общежитий имени Яна Палаха, есть почтенное трамвайное депо с прилегающим к нему народным центром культуры Vozovna («Депо»), даже высоченная, главная на всю Чехию телевизионная башня есть. Есть законсервированный грузовой вокзал, откуда уже не уехать на поезде; вокзальному зданию скоро суждено превратиться не то в лофтовый жилквартал, не то в центр современного искусства, а еще вернее — сразу в то и в другое. Есть Музей армии, есть тяжеловесный Национальный монумент с экспозицией по чехословацкой истории XX века. Есть свое, самое большое в стране Ольшанское кладбище, в котором за три с половиной столетия похорон упокоились 2 миллиона человек, в их числе писатели Франц Кафка и Аркадий Аверченко, политики Клемент Готвальд и Карел Крамарж, хоккеист Иван Глинка и художник Йозеф Манес, солдаты РОА и Красной армии, смерть уравняла всех. У Жижкова есть даже свой нобелевский лауреат Ярослав Сейферт, даром что творил он при тугом социализме.

Есть еще у Жижкова своя ярчайшая литературная знаменитость, ниспровергатель всяческих государственных авторитетов, человек противоречивой судьбы и двусмысленной биографии — Ярослав Гашек, досконально знавший 3-й пражский район и все его побасенки. Это знание талантливый писатель небрежно перенес в свои книги. Вот что солдат Йозеф Швейк рассказывал о Жижкове очередному случайному знакомому, кондуктору поезда Прага — Ческе-Будеёвице: «Когда государь император посетил Жижков, некий Франта Шнор остановил его карету, бросившись перед государем императором на колени прямо посреди мостовой. Потом полицейский комиссар этого района, плача, упрекал Шнора, что ему не следовало падать на колени в его районе, надо было на соседней улице, которая относится уже к району комиссара Краузе, — и там выражать свои верноподданнические чувства. Потом Шнора посадили».

Согласитесь, для одного из 22 районов не самого крупного европейского мегаполиса сразу два прочно вошедших в историю мировой литературы писателя — это немало. А я даже половину жижковских чудес и знаменитостей еще не перечислил. Так что Ярослав Сейферт совершенно правильно озаглавил мемуары с рассказом в том числе и о своей жижковской юности — «Все красоты мира».

Мимо странных памятников Сейферту или Гашеку я хожу на работу (могу день так, а день иначе). Другие, более традиционные жижковские монументы остаются неподалеку от моих будничных деловых маршрутов, по левую или правую их сторону: конный — средневековому герою и гуситскому военному вождю Яну Жижке, именем которого назван район; пеший, но во весь рост и на постаменте — основателю местной политической журналистики и первому, по словам Вацлава Гавела, чешскому диссиденту Карелу Гавличеку-Боровскому; модернистский и солидный, хотя и без высокого пьедестала, — британскому политику Уинстону Черчиллю; непонятно как пережившая коммунистическую эпоху маловнятная скульптура пролетарки Анны, героини простой как правда книги соцреалиста Ивана Ольбрахта. Ну и другие памятники я далеко не все сосчитал.

Есть и иная система координат: писатель Гашек, вернувшись на родину из советской России после военного плена и революционной борьбы, вместе со своей уфимской женой Александрой Гавриловной с полгода квартировал у нас за углом, в квартире Франтишека Сауэра, тоже литератора из непутевых левых бунтарей. Сауэр прославился в чешской истории по-геростратовски: осенью 1918 года сыграл ключевую роль в сносе Марианского столба на Староместской площади, именно он накинул на монумент веревочную петлю, да еще потом этим и хвастался! Дом, в котором Сауэр жил, — какой-то неприятный: с темными потеками, мрачный и неухоженный. Неспроста!

А вот если повернуть от нас не направо и еще направо, а налево и потом направо наискось, то увидишь дом на Прокоповой площади, в котором родилась муза Кафки Милена Есенская, журналистка и переводчица, сгинувшая в нацистском концлагере много позже гибели своего короткого и преимущественно эпистолярного любовного романа с гением. Культовый пражский фотохудожник Ян Саудек, автор тысяч провокационных работ в жанре ню, живет в многоэтажке у продмага Billa, где мы регулярно отовариваемся. В минуте ходьбы от этого супермаркета, на невыразительной Благославовой улице, располагалась мастерская Олдржиха Кулганека, выдающегося графика, в начале 1960-х осмелившегося изобразить Иосифа Сталина в тигровой шкуре и попавшего за это за решетку, а в начале 1990-х выполнившего эскизы всех восьми чешских банкнот, тех самых, которыми, собственно, мы в Billa и вообще повсюду расплачиваемся.

Мне доводилось бывать в мастерской на Благославовой и задавать ее хозяину вопросы о том, интересно ли рисовать деньги, правда, тогда я и не подозревал, что сам в один прекрасный день обоснуюсь в Жижкове. Эта встреча произвела на меня сильное впечатление: подумать только, ведь во всей Чехии нет ни одного человека — включая малых детей, уличных попрошаек и вьетнамских торговцев, — который не восхищался бы работами Кулганека, хотя далеко не каждый знает, кто именно так качественно начертил государственные лица и упитанные нули на бумажных кронах.

Но вот что в Жижкове главное: здесь, на территории всего пять с небольшим квадратных километров с населением 60 тысяч человек (и оно не растет вот уже целый век, ровно наоборот, потихоньку уменьшается), дислоцированы сотни — сотни, Карл! — кабаков и забегаловок. Преимущественно грошовых, в которых кружка пива стоит чуть дороже доллара, а разговор с приятным незнакомцем за бокалом пусть довольно скверного вина затянется почти на вечность, так что сейфертовский час цепей не отличить от часа плясок. Чемпионка Жижкова, да и всей Праги в этой дисциплине — пивная Radýne (на западе Чехии есть такие гора и руины замка) на углу Жеротиновой и Яна Зеленки-Гайского[61], где разливают Branik[62] по невероятные 24 кроны за поллитра. Эта довольно мрачная и до костей прокуренная (несмотря на все антитабачные предписания ЕС) дыра бережно хранит память того Жижкова, который полвека и век назад считался домом родным для простых заводских парней и их фабричных подруг. Если бы пролетарка Анна существовала в реальности, именно в такой притон она, в ситцевом платьице и красной косынке, заглянула бы в поисках своего непутевого Гонзы или Пепика, позабывшего за партией бильярда о времени и долге. Мужики в прозодежде и теперь до одури гоняют в Radýne шары по зеленому сукну, под песни Карела Готта и Гелены Вондрачковой на ультракороткой радиоволне.