Восьмая личность - Максин Мей-Фан Чан

— Вы же знаете, как сильно я ценю вас, правда? — вслух говорю я.

Как только слова слетают с моих губ, я понимаю, что выгляжу безумной — таращусь в зеркало и разговариваю со своим отражением. Марионетка без кукловода. Говорящая голова.

«Все в порядке, — успокаивает меня Долли, — у тебя стресс».

— Это точно, — говорю я. — Меня пугает сегодняшний вечер.

«А ты знаешь, что будет с Пой-Пой?» — спрашивает она. По тому, как она бьет своим детским кулачком по Гнезду, я понимаю, насколько сильно она озабочена.

— Не беспокойся, — говорю я, не веря своим словам, — все будет хорошо.

Раннер ловит кулачок Долли и гладит ее по голове. Акт материнской нежности.

«Да, все будет хорошо», — говорит Раннер.

Как ни странно, сейчас ее слова кажутся более убедительными, чем мои.

* * *

Внизу Анна расположилась перед телевизором. С выкуренной до половины сигаретой, в застиранной хлопчатобумажной пижаме, она смотрит канал QVC[35], в одной руке у нее кредитка, в другой мобильник. На экране привлекательная женщина с уложенными феном мышиного цвета волосами и идеальным французским маникюром держит тюбик «чудодейственного крема» и откручивает блестящий колпачок. Она выдавливает крем на тыльную сторону ладони и рассказывает, какой он «шелковистый и питательный».

Я плюхаюсь на диван рядом с Анной и тону в продавленном сиденье. Завороженная чудодейственным кремом и тем, что он обещает, Анна говорит:

— Это тебе, извини, что с опозданием, — и протягивает мне подарок.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, видя, что она в плохом настроении и отчужденная.

Она пожимает плечами:

— Мы с Реем расстались.

— Мне жаль, — говорю я. — Он тебе действительно нравился.

Она не отрывает взгляда от телевизора, в ее широко открытых глазах слезы. Она не моргает.

«Открывай», — говорит она одними губами.

Я открываю новогодний подарок — этот ритуал появился у нас с Анной после ухода моего отца. Внутри рамка с перламутровым эффектом и фотография, на которой мы обе в китайском национальном наряде. Мне лет одиннадцать.

«Столько же, сколько Пой-Пой», — говорит Долли.

Я улыбаюсь.

— Спасибо, — говорю я, чмокая ее в щеку. — Мне жаль, что у тебя ничего не получилось с Реем.

— Ш-ш, — говорит она, указывая на телевизор, — дай мне заказать вот это.

— Ладно. Мне пора идти, — говорю я.

Она отмахивается, губами произносит «До встречи».

Я одергиваю свою майку с надписью «ВЫБИРАЙ ЖИЗНЬ» и делаю глоток вина — «Ого, ну и пойло», — прежде чем поцеловать Анну в макушку. От ее волос пахнет маслом чайного дерева или каким-то другим лечебным средством.

Вино или, возможно, сам акт употребления вина действует на меня успокаивающе, и на мгновение я задумываюсь, а не рассказать ли — так, на всякий случай — Анне о том, что я собираюсь в «Электру», но потом решаю, что у меня на это нет времени. Я машу ей на прощание, беру джинсовый рюкзак Раннер, выхожу и закрываю за собой парадную дверь.

* * *

Я вдыхаю вечерний воздух. Облегчение раскрывает грудь. С каждым шагом по гравиевой дорожке все сильнее ощущается жизнь. Я чувствую потребность идти вперед — адреналин разливается по всему телу при мысли, что сегодня вечером у полиции будут все улики, которые помогут арестовать Навида. Что Элла наконец-то обретет здравый смысл, в ее жажде мести нет ничего плохого.

«Держи Долли внутри, — инструктирует Раннер Онир. — Мы сами справимся — Алекса и я».

Онир нервно улыбается, а Долли показывает мне два поднятых вверх детских больших пальчика.

«Удачи», — говорят они.

Неожиданно появляются Паскуды.

«Пришли на помощь?» — спрашивает Раннер.

Но они не отвечают и просто молча смотрят. Их глаза — как щели в ночь, их губы раздраженно искривлены и не шевелятся. Они с драматическим трагизмом набрасывают на плечи плащ ненависти к себе, и вокруг них витает запах тухлого мяса. Они уходят вглубь, в мое сознание, и тихо шепчут, что никакого союза быть не может.

— Ясно. За дело, — говорит Раннер.

* * *

Идя по Грейт-Истерн-стрит, я наблюдаю, как ночь вступает в свои права. В ресторанах и кафе полно посетителей, там кипит жизнь. В барах толпы любителей потанцевать: с округлившимися глазами, расслабленные, они движутся в такт музыке и счастливо улыбаются.

Я чувствую неприятный испуг при воспоминании о вечеринке у Шона. О том, как я танцевала: опьяненная, беззаботная и любимая, в восторженном предвкушении ночи секса. Внезапно моя незваная тоска по нему выталкивается прочь непоколебимым и ясным разумом, однако мое сердце продолжает ощущать другое.

«Ради бога, Алекса, — раздраженно говорит Раннер. — Возьми себя в руки!»

Я перехожу дорогу, уворачиваясь от проезжающих машин, затем сую руку в карман: холод серебряного ножа для конвертов действует на меня ободряюще.

Музыка отдается у меня в голове каким-то беспощадным саундтреком, когда я поднимаю голову и в последний раз смотрю на неоновые огни «Электры».

Элла уже там. Она встречает меня у двери, с улыбкой трижды сжимает мою руку.

— Привет. — Она подмигивает. — Выпьешь?

— Нет. Что он здесь делает? — шепчу я, кивая на Шона за барной стойкой. — Он же должен быть в банке. Что происходит?

Шон уходит в подсобку, оставив полотенце, которым он вытирал бокалы, на стойке.

«Подонок», — цедит Раннер.

— Изменение плана. Кесси нужно сделать маникюр, и она сказала, что сама заедет в банк, — говорит она. — Не переживай. Выпей.

— Я не хочу пить, — говорю я. — Давай заберем коды и уйдем.

— Тебе надо успокоиться, — твердо говорит она.

Я делаю глубокий вдох и пристально смотрю на нее.

— Успокоилась?

— Успокоилась, — говорю я. — Где Навид?

— В Дрессировочном доме. Кажется, там какая-то проблема.

— Что за проблема? — спрашиваю я.

— Какой-то псих преследовал одну из девочек до самого дома. Он уже давно оставлял для нее подарки и все такое. В общем, он попытался прорваться в дом.

— Девочки в порядке?

Элла пожимает плечами.

— Не знаю, наверное, — безразлично отвечает она. — Кстати, а где твой рюкзак?

Встревоженная ее безразличием, я поворачиваюсь, чтобы она увидела рюкзак на плече.

Элла одной рукой берет меня за руку, а другую трет о джинсы. Ее глаза чуть больше, чем обычно.