Восьмая личность - Максин Мей-Фан Чан

«Почему нам просто не разойтись? — кричала она мне на прошлой неделе. — Совершенно же очевидно, что ты все еще любишь свою мертвую жену».

Жестоко, решил я. Жестоко и ненужно.

Не раздумывая, я захожу внутрь и сажусь на высокий стул у стойки.

— Диетическую колу, — говорю я, но внутренний чертик-выпивоха требует, чтобы я заказал «Джек Дэниелс».

Через два места от меня сидит привлекательная женщина с высветленными прядями и на удивление длинными ногами.

Она улыбается. Наклоняется всем телом в мою сторону, пока бармен наливает мне колу.

Плавно, как лиса, я перебираюсь на соседний стул, и до меня доносится аромат ее недорогих духов. Немного подпорченный запахом дыма.

— Трезвенник? — спрашивает она, глядя на мой стакан.

— Для меня еще рано, — говорю я.

Она опять улыбается, взгляд у нее таинственный.

— Я Хлоя, — говорит она, протягивая руку.

— Дэвид, — лгу я, пожимая ее руку.

— Рада познакомиться, Дэвид.

Я придвигаюсь еще ближе и сразу понимаю, что Хлоя под кайфом. Глаза блестят, взгляд обжигает.

Мы ведем беседу. Любезную. С готовыми ответами, которые все лживые. Наши тела медленно сближаются.

— А не хочешь добавить рома в свою колу? — спрашивает она, потирая коленом мое бедро.

Хлоя превратилась в читающего мысли чертенка-выпивоху.

— У меня есть кое-что другое. Хочешь? — предлагает она, постукивая по своему изящному носику.

Она слезает со стула. Манит меня за собой в туалет. Я вижу, что бармен, стоя спиной к нам, тянется за бутылкой тоника.

«Иди за ней, мальчик мой», — подбивает меня чертенок.

Я встаю, Хлоя ждет, когда я пойду за ней.

Я ухожу из бара.

Уличные фонари освещают мой путь на парковку. В груди растет паника. Нужно попасть на собрание, думаю я, и побыстрее. Я кладу голову на руки, пытаясь придумать, как мне избавиться от скорби, как освободиться от преследующих меня демонов. Стряхнув воду с туфель, я завожу двигатель. Уютное урчание мотора дополняется теплым воздухом от печки. Серебристый туман на лобовом стекле постепенно исчезает. А чертенок, хитрый, несокрушимый и всемогущий, настаивает на том, чтобы я вернулся в бар и к Хлое.

«Только один стаканчик, — шепчет он, — ты же уже давно ни грамма в рот не брал. С одним стаканчиком ты не подсядешь. У тебя же уже нет зависимости».

Я включаю навигатор, загоняю чертенка на заднее сиденье и раз десять бью его по морде.

— Пристегнись, — приказываю я ему, вынимая из кармана записку с почерком Долли.

Забиваю в навигатор адрес Дрессировочного дома.

«Ну зачем нам туда ехать? — спрашивает чертенок. — Ну чего мы добьемся?»

— Справедливости, — говорю я.

Как-никак, думаю я, мужчине нельзя быть бесхребетным.

Анна неодобрительно качает головой.

— Алекса, это…

Она бросает взгляд на тощую черную папку. Она ошарашена и не может подыскать слова, чтобы описать страшные преступления против маленьких девочек, выставленных на продажу.

Она поднимает папку с пола и переворачивает страницу…

Еще девочки, еще коды.

Переворачивает еще одну…

Еще девочки, еще коды.

— Почему ты мне не рассказала? — вслух говорит она. От кислого запаха блевотины бунтует желудок.

Я смотрю из Гнезда, и одна часть меня испытывает облегчение от того, что Анна наконец-то узнала, в какой ситуации мы оказались, а другая спешит затолкать ее обратно в Тело на тот случай, если возникнут неприятности.

«Я думала, ты попытаешься остановить меня и не пустить в полицию», — говорю я.

— С каких это пор у меня появилась возможность останавливать тебя? — говорит она.

«С тех, когда я сделала тебя своей мачехой», — отвечаю я.

Я сижу в Гнезде, а Анна продолжает со стиснутыми зубами переворачивать страницы в папке. Некоторых девочек я не узнаю, и я спрашиваю себя, где они сейчас. В другом доме? В другой стране? Живы ли они?

Я замечаю, что одна девочка с ярко накрашенными красными губами уж слишком маленькая. У нее грустные глаза, брови нарисованы тонким карандашом. Она одета в черную шелковую юбку с разрезами по бокам. Лямки топа с низким вырезом сползают с ее мягких, неоформившихся плеч. Она сидит в неудобной позе, унесенная течением той жизни, где летают единороги и можно вольготно грезить наяву, где бабочки садятся на обсыпанные веснушками руки, а пузырьки от вишневой газировки щекочут нос.

Вспышка.

Я сижу на кровати, одетая в красное мандаринское платье, в мою руку насильно всунута игрушка «Хелло, Китти».

— Улыбайся, куколка, — говорит он, направляя на меня фотоаппарат, — сегодня твой день рождения!

Вспышка.

В углу пучок воздушных шариков. Их десять, по числу исполнившихся мне лет.

Моему красному рту велено совершать гнусные преступления.

Вспышка.

Он уходит. Дверь тихо закрывается за ним. Тело плывет. Отброшенное, как одиннадцатый шарик.

Вспышка.

* * *

Тик-так.

«Проснись, — кричит Раннер, — мне нужна твоя помощь!»

Я вижу, как Анна захлопывает черную папку.

— Я предлагаю немедленно прекратить все это, чего бы нам это ни стоило.

«Быстро, убирай ее внутрь, — приказывает Раннер, — она может все испортить».

Я делаю, как мне велено, и заталкиваю Анну обратно в Тело, призвав на помощь Раннер, которая, обрадовавшись возможности, сильно толкает Анну. Она не любит Анну, потому что считает ее сторонней наблюдательницей.

Все эти годы я пыталась объяснить Стае, что нам нужна своего рода мать, которая заботилась бы о нас и помогала переносить то, что происходило между мной и отцом. Когда Анна вышла на Свет, Тело считало себя достаточно взрослым и позволило отделиться моей девятилетней идентичности. Так было проще управлять. Думаю, потому, что часть меня нуждалась в том, против кого можно было бунтовать, кого можно было обвинять, а мачехи, скажем прямо, всегда являлись легкой целью. Взгляните на Золушку или Белоснежку. Однако меня шокирует ужасающая реальность того, что я создала себе фигуру матери. Четкое и неотвратимое осознание того, что Анна не была, не есть и никогда не будет моей реальной матерью.

У меня никогда не будет матери.

Потому что моя мать умерла.

«Ты ничего не продумал как следует», — говорит чертенок, его толстый хвост плотно обвивает мою шею.