Одна жизнь – два мира - Нина Алексеева

— Ну, вот и поэтому.

Пока я развешивала чертежи, Семен Петрович Александров, постоянный председатель Государственной квалификационной комиссии по защите дипломных проектов, он же руководитель и консультант моего дипломного проекта, обратился к членам Государственной квалификационной комиссии и к профессору Василию Александровичу Пазухину с просьбой занять его место на время защиты моего проекта.

Профессор В. А. Пазухин, крупнейший ученый-металлург, славился своими беспощадными требованиями к дипломантам (я не была исключением). Он занял место проф. С. П. Александрова.

Между профессорами тоже всегда шли какие-то разборки. Считали, что профессор Плаксин старается завалить студентов профессора Ясюкевича, тот в долгу тоже не оставался, так было, когда завалили Аню Лабаян, которая в ту же ночь пыталась отравиться. И мне пришлось ее спасать.

От профессора В. А. Пазухина мне очень досталось, он засыпал меня таким количеством вопросов, что я еле-еле успевала на них отвечать, и каждый раз я замечала, как лицо Семена Петровича озарялось одобрительной улыбкой при удачном ответе на особенно каверзные из них.

Все мои присутствовавшие здесь друзья волновались за меня не меньше, чем я сама, понимая, что здесь происходит.

Мой диплом получил не отличную, но хорошую оценку. Все поздравляли меня, зная, через что пришлось мне пройти, находясь под обстрелом этих двух конкурирующих между собой профессоров.

Когда кончилась защита, кто-то тихо на ухо сообщил профессору Пазухину, что я в положении, — и я только услышала, как он вскрикнул:

— Ну что же вы мне раньше об этом не сказали?

Он очень мило подошел ко мне, поздравил и извинился. Зато Семен Петрович радостно расцеловал меня.

Кто-то протянул мне букет цветов, при виде него поднялся общий хохот — в этом огромном букете остался один цветок. И, оглянувшись вокруг себя, я увидела, что поздравлявшие меня имели у себя в петлице по красной розочке. Оставшуюся розу закололи мне в волосы, а огорченный подноситель, пожав плечами, сунул голые стебли в какую-то вазу в вестибюле, и мы все шумной — я должна сказать, очень шумной — толпой пошли в ресторан. Еще недавно окончившие институт инженеры щедро угощали всех в счет своих «еще не заработанных ста тысяч». Кто-то предложил ежегодно собираться здесь и делиться своим производственным опытом. Предложение было дружно принято.

Выйдя из ресторана, мы долго гуляли по городу. Домой попали почти под утро.

Еще в коридоре мы почувствовали запах гари.

— У кого-то что-то сгорело, — сказал кто-то.

Но когда я открыла дверь к себе, я просто застыла от изумления. В моей такой чистой, уютной, когда я уходила, кабинке был невообразимый беспорядок. Перед уходом на защиту я погладила только один носовой платок и забыла выключить утюг. По дороге в коридоре я встретила свою соседку Любочку:

— Можно мне взять утюг погладить пеленки? — спросила она.

— Пожалуйста, — ответила я.

Дверь у меня давно уже не запиралась, с тех пор как я потеряла ключ. Ребята вытащили крючок с одной стороны замка, и он просто висел как камуфляж на двери. Так вот, когда Любочка открыла дверь и вошла, она увидела уже тлеющие рядом с утюгом книги. Она схватила утюг и поставила его на кувшин, кувшин разлетелся, тогда она бросила его на стул, затем на ковер, короче, она не знала, как охладить его. Когда я увидела все это, то подумала, что было бы, если бы она не вошла и произошел пожар? Страшно было даже подумать. Вместо производства была бы тюрьма!

А на следующий же день после защиты Семен Петрович назначил меня секретарем Государственной квалификационной комиссии, и все выдаваемые в дальнейшем дипломы шли бы за подписью С. П. Александрова, как председателя Государственной квалификационной комиссии, и моей, как секретаря, но я очень скоро уехала к родным рожать, а вернувшись, пошла работать в «Гипроцветмет».

С Семеном Петровичем мы продолжали встречаться. Он приглашал меня пойти с ним в кино, в театр, а чаще всего просто погулять в парке. Не знаю, был ли он в меня влюблен, как утверждали все, или нет, но когда мы встречались, мне казалось, он даже выглядел моложе.

Однажды рано утром зашла Лина Щукина, одна из моих любимых подруг:

— Нина, почему ты не подаешь заявление о вступлении в партию?

— Ты знаешь, Лина, до членства в партии, мне кажется, я еще не доросла. Ведь стать членом партии это не просто взять партийную книжку, положить в карман и показывать ее, как пропуск на хорошую работу. Если и когда я заслужу эту высокую честь, тогда я стану членом партии. А сейчас, получив диплом в руки, я испытываю глубочайшую благодарность нашему народу, народу, который дал мне, тебе и всей нашей молодежи возможность стать инженерами, врачами, учеными за счет своих личных тяжелых, очень тяжелых лишений. И мы обязаны, каждый из нас должен, пока хватит сил отдать все свои силы, все свои знания и труд на пользу народа, и я надеюсь, очень надеюсь, что у меня хватит на это сил, и вот тогда я стану членом партии.

Я до сих пор помню то чувство, которое испытала, когда стояла у открытого окна рано утром и наблюдала, как студенты веселой гурьбой шли из общежития в институт, и мне стало нестерпимо грустно. Я почувствовала себя такой одинокой, оттого что за мной закрылись двери института, меня там уже нет, я там уже для всех стала чужая. Кончилась беззаботная, хотя и проходившая в таких тяжелых условиях, студенческая жизнь. Когда, как говорили, «хоть есть было нечего, зато жить было весело». И теперь начинался самостоятельный тяжелый, но новый этап нашей жизни. Мы, молодые инженеры, разъедемся по всей стране, я, например, начну новый этап моей жизни в диких условиях Дальнего Востока или, может быть, еще где-нибудь. Может быть, Лина права, может быть, партия и есть та единственная организующая сила, которая может собрать всех вокруг себя. И я должна часть своей энергии внести туда.

Я была в положении, а никто этого как будто не замечал до последнего почти месяца. Когда я сказала кому-то: «А ведь мне скоро рожать», услышала удивленный вопрос: «Как скоро?». А ровно через две недели я родила дочь почти 12 фунтов. Головка у моей доченьки была большая, и на разрывы после родов надо было наложить 8 внутренних и 8 наружных швов без наркоза. Доктор пожалел меня и предложил:

— Потерпите, все равно уже наболело, а после наркоза вам будет еще хуже. Это «потерпите» было пострашнее родов. А через две недели у меня вспухла правая грудь — образовалась грудница. Поднялась температура, и я потеряла сознание. Мой врач созвал консилиум, и они не отходили от меня до тех пор, пока не привели в сознание, и я до сих пор помню их радостные улыбки, мне кажется, что все они думали, что я не выдержу. Это был уже второй случай в моей жизни, когда все думали, что мой конец уже пришел.