Очарованный - Джиана Дарлинг

class="p1">Я проснулась в одиночестве и сразу почувствовала, где нахожусь, хотя уже несколько недель боролась с потерей памяти и ужасными головными болями, которые лишили меня всех чувств. Я лежала животом на кровати, ноги и руки подбоченились над большим матрасом, слегка прикрытым белой льняной простыней. Я убрала копну волос с лица, подняла голову и посмотрела через французские двери на небольшой балкон моей спальни в доме моего отца в округе Ниагара. Небо было покрыто серыми замшевыми облаками, которые темнели и светились на горизонте, так что только прохладный, слабый свет просачивался сквозь него и окрашивал лесной пейзаж в водянистые зимние пастели.

Мое тело все еще болело, а мозг все еще трясся, но после шести недель выздоровления я была почти как новенькая. Больше всего беспокойства мне доставило огнестрельное ранение в голову, но тупая боль в плече и левом боку с каждым днем уменьшалась.

Я снова была готова к реальности.

Северная часть штата Нью-Йорк была прекрасна, и проводить время с отцом в чистом виде было благословением, которое я никогда не воспринимала как нечто само собой разумеющееся. Мы гуляли по свежему воздуху, вместе готовили, вместе ели и вместе читали на его большом, мягком красном диване перед камином. Это была идиллия.

Но это была не моя жизнь, и я устала от обыденности.

Александр и Данте приходили и уходили, когда им заблагорассудится, чаще всего уходили, чтобы уничтожить людей, причастных к моей стрельбе, и дать показания по следам наиболее плодовитых членов Ордена.

Я скучала по ним, но более того, мне хотелось им помочь.

Нехорошо было моему духу быть запертой в доме, как принцесса в башне, не имея возможности помочь тем, кто сражался за ее спасение.

Я не была принцессой.

Я был гребаным воином и хотел отомстить так же сильно, как и они.

Кроме того, Александр уже несколько недель не трахал меня жестко.

Я поняла почему. Врачи дали мне разрешение на половой акт только десять дней назад, хотя мы занимались любовью всякий раз, когда он был там, он не был моим хозяином с тех пор, как произошла перестрелка.

Мне нужно это. Мне нужны были его суровые, расчетливые руки, чтобы связать мою беспокойную душу и принести мне хоть какое-то мимолетное спокойствие.

Я тяжело вздохнула, перевернулась на спину и уставилась в потолок, вспоминая последний разговор с Еленой перед тем, как Александр отвез меня к Сальваторе.

Единственным человеком, с которым я по-настоящему попрощалась перед исчезновением, была Жизель, и только потому, что я жила с ней, а также из-за ее табуированных отношений с Синклером, которые стали известны, пока я еще была в больнице, я думала, что она поймет.

Она поняла. Она не стала бы бросать камни в стеклянные дома, когда сама была замешана в романе с парнем своей сестры и теперь была беременна от него.

Елене же было неприятно узнать больше о моих отношениях с Александром.

— Я просто не понимаю, — возражала она, стоя у моей больничной койки, сидя в уродливом пластиковом кресле, на котором она сидела, как на троне. — Как ты могла выйти замуж за мужчину и не рассказать никому из нас… не сказать мне?

Я понимала ее печаль. Из всех моих братьев и сестер Елена была мне ближе всего. Это ее дело. Ее раздражала страстная и смелая натура Себастьяна, и втайне он возмущался за-за того, что вырос мужчиной в нашей женоненавистнической стране и, следовательно, имел больше возможностей, чем остальные из нас. Ее отношения с Жизель, конечно, представляли собой перерезанный провод, который мог убить электрическим током любого, кто осмелился с ним шутить.

Моя старшая сестра была трудной женщиной, но я обнаружила, что именно самых трудных женщин лучше всего знать. Она была сильной и свирепой перед лицом невзгод, как медведица со своим детёнышем, и достаточно умной, чтобы перехитрить даже самого хитрого врага. Она была красива, изысканна и элегантна, как отполированный бриллиант, и столь же холодна. За эти годы Елена научила меня очень многому: например, как быть сильной женщиной, но также и тому, как ею не быть. Она позволила своим прошлым травмам кальцинировать ее сердце, и в результате в ее душе не было места для кого-то нового или другого.

Это было трагично, и я надеялась, что однажды она найдет способ смягчиться, но я знала, глядя в ее осуждающие глаза, что этот день будет не сегодня.

— Ты многого не знаешь, и я не скажу тебе, Лена, — пыталась мягко объяснить я, хотя голова у меня так сильно стучала, что вообще было трудно думать. — Единственное, что тебе действительно нужно знать, это то, что Александр — мой муж, и… ну, я люблю его.

Я впервые произнесла это вслух, и мне было приятно чувствовать, как слова наполняют воздух.

— Данте рассказал мне кое-что, — сказала она с дурным предчувствием. — Он сказал мне, что твой муж выкупил долг отца, так что, по сути, он купил тебя.

Горький смешок сорвался с моих губ прежде, чем я смогла сдержаться.

— Александр помог мне оплатить твое образование, Лена, обучение Жизель и билет Себастьяна на самолет до Лондона. Чем это плохо?

— Он превратил тебя в шлюху, — воскликнула она, ее глаза с низкими веками сверкали, как молнии сквозь грозовые тучи. — Никогда бы не подумала, что ты опустишься так низко, чтобы вытащить нас из Неаполя.

Рычание зародилось в моей груди и вырвалось с моими следующими словами.

— Осторожно, ты не знаешь, о чем говоришь, и я люблю тебя, правда, но есть вещи, которые нельзя простить. Ты уже подвергла осуждению Жизель и Синклера. Не делай того же со мной.

Мои суровые слова немного поумерили ее негодование, ее плечи слегка опустились, когда она положила руки на кровать и склонилась надо мной.

— Я просто волнуюсь за тебя, моя Кози, — сказала она мягким, грустным голосом, который терся о мою кожу, как мокрый бархат. — Я не понимаю твоей жизни, и это меня беспокоит. Ты появилась на ужине в честь Дня благодарения с рубцами на запястьях от этого человека, а теперь в тебя трижды стреляли из-за какой-то ерунды, в которую он тебя втянул.

— Ты осуждаешь меня, потому что не понимаешь, — спокойно сказала я ей.

Она усмехнулась.

— Эту ситуацию нетрудно понять, Козима. Этот человек купил тебя, избил, издевался над тобой и втянул в международную неразбериху, из-за которой тебе выстрелили в голову.

Я повернула голову, выискивая взглядом все, что не было ею и не было белым, устремляясь на полоску лазурно-голубого неба,