Девушка из дома на набережной - Ольга Кентон

Он нашёл школу драмы, куда стал ходить в коммерческую любительскую группу, не сказав, что проучился почти два года в театральном институте. Там-то Костя впервые открыл себя другого. Во время занятий хореографией он чувствовал, как напрягается каждая его мышца, как работают руки, ноги, все суставы.

После очередного показа или кастинга он бежал в школу так, как никогда не делал этого в Москве. Ему хотелось поселиться там и постоянно репетировать, слушать преподавателя, оттачивать даже малейшее, казалось бы, незначительное движение, любой поворот, наклон головы, улыбку. Его способности заметили, и преподаватель хотел убедить Костю попытаться сдать экзамены, но когда Костя показал документы из театрального института, его приняли на дневной курс сразу же.

Костя был счастлив, словно маленький мальчик, который получил заветную игрушку и не в подарок от папы или мамы, а на свои заработанные деньги. Он впервые ощутил разницу между поступлением в «Щуку» и тем, как всё было сейчас. Серьёзно и по-настоящему. Тогда вокруг него суетились родители, бабушка и дедушка, каждый звонил в разные концы Москвы, убеждая знакомых и незнакомых в том, что Костя Гринёв талантливый мальчик и ему непременно нужно поступить на актёрский факультет. И из уважения к родителям и родственникам этого мальчика Костю приняли. И легко отчислили за пропуски и неуспеваемость. Тогда Костя, как обиженный ребёнок, восседал на большом стуле, раздавая указания: вы все мне должны и обязаны. Не хочу, не буду, стану топать ногами и кричать, если не будет по-моему. И началась та же самая галиматья со «Славянкой», куда его решили временно пристроить.

В Лондоне было по-другому: никому не было никакого дела до его родителей, да и сам он ничего не афишировал – надоело козырять фамилией отца. Да и кто знает эту фамилию в Лондоне? А потом он, несколько других студентов и преподавателей сидели в старом обшарпанном пабе в Ковент-Гарден, пили «Murphys Stout» и просто общались, и никто не пытался подслушать их разговор, чтобы в дальнейшем похвастаться кому-нибудь из друзей, что был в кафе, где сидели «такие актёры».

Косте становилось смешно и одновременно стыдно от воспоминаний, как он с Фиолетом и Даниилом любили вот так же зависнуть где-нибудь на Старом Арбате и разыгрывать из себя звёзд, не будучи таковыми. Да и что из того, если бы они ими были? Разве жизни любых других людей не менее интересны, не менее драматичны? Только они не кричат об этом на всех углах – наверное, потому, что жизнь тем и уникальна, что, даже не будучи актёром, в ней можно сыграть важную роль.

Когда школу на лето закрыли и работы стало меньше, Костя решил взять отпуск и поехать на какое-то время в Москву, проведать родителей.

Москва встретила прохладной погодой. Возвращение в родной город вернуло Костю к тем мыслям, о которых он пытался забыть. И сейчас он также не знал, какой будет его встреча с Юлей.

Костя увидел Юлю издалека. Девушка бежала к нему навстречу. И, кинувшись в объятья, начала страстно целовать, повторяя: «Мой родной, мой родной…» Потом она в каком-то беспамятстве поехала с ним на квартиру.

Лил дождь, густой, как сироп, заполняя тротуары, скверы, улицы, жизни…

Юля сидела на подоконнике в Костиной рубашке и смотрела в окно, следя за стучащими о железный карниз каплями. Костя вошёл в комнату, держа бокалы с вином. Услышав его шаги, Юля обернулась и улыбнулась счастливо, но в то же время потерянно. Костя это заметил.

– Что с тобой? – спросил он, вглядываясь в её лицо. – Ты такая грустная.

– Я счастлива, Костя, – прошептала она, и из её глаз потекли слёзы. – Но это все неправильно.

Костя поцеловал её плечо, попытался обнять, но Юля немного отстранилась. Она взяла бокал из его рук, отпила вина и отвернулась к окну, вытирая краем рукава слёзы.

– Я тебя не понимаю. – Костя не мог предположить и сотой доли того, что творилось в мыслях Юли. – Что не так? Ты думаешь, я оставлю тебя?

Юля продолжала молчать.

– Мне страшно, Костя, – прошептала она и начала рисовать на запотевшем окне очертания человеческого лица. – Мне кажется, что наше счастье не будет долгим.

– Что за бред ты говоришь? – испугавшись, прервал её Костя. Мысль, что он её может потерять теперь, когда не только нашёл её, но и по-настоящему обладает ею, отдав взамен самого себя, ужаснула его. Костя с силой развернул Юлю к себе, но потом нежно дотронулся до её волос, вытер пальцами слёзы. – Верь мне, всё будет хорошо.

– Я грязная женщина, Костя… – Юля закрыла лицо руками. – Я не знаю, как теперь всё это распутается. Нет-нет, – прошептала она, убрав руки от лица. Слёзы продолжали капать. Она вздрагивала. – Всё решится легко. Дай только пожить мне в этом счастье немного, любимый.

– Юля, да с чего ты решила, что я тебя оставлю? – Костю на секунду охватила злость на Юлю, но ещё больше на самого себя, потому что никто другой, а только он виноват в том, что сейчас у неё такие мысли. Понять её легко: Юля просто боится повторения прошлого. Но вот же он здесь, клянётся, что никогда её не оставит. Почему же она ему не верит? – Оставайся здесь, в этой квартире, навсегда, – с уверенностью сказал он, пытаясь ещё раз доказать всю серьёзность своих чувств.

– Нет, я должна сама всё распутать. Только я боюсь, Костя. – Юля обняла Костины плечи. – Он страшный. Я только недавно это поняла. Ты не знаешь, какой он страшный человек.

– Да кто он?

– Лёва Штейн.

Костя замолчал. Потом взглянул на нарисованную злую рожицу на стекле, и ему на мгновение показалось, что он уже слышит, как Штейн дьявольски смеётся над ним: «Ничего у тебя не получится, мальчик. Я могу себе это позволить, ты – нет…»

– Ты помнишь Лару? – тихо, всё ещё дрожа, спросила Юля.

В мыслях Кости тотчас же всплыли ненужные воспоминания прошлого года, как тошнота, подкатывая к горлу.

– Да, помню, – буркнул Костя недовольно. Зачем сейчас вспоминать о Ларе? Неужели у Юли всё-таки есть желание унизить его за те ошибки, которые он совершил? Неужели она хочет ещё раз наказать его?

– Костя, он ненавидит её… – начала Юля, но Костя прервал её.

– Да при чём здесь Лара?! – возмутился он и отошёл от Юли в глубь комнаты. И ему стало казаться, что сейчас они уже не в его квартире, а где-то на сцене камерного театра. Он пытался отогнать от себя это странное, заново пришедшее чувство площадного диалога, но не мог. И Юлю он стал видеть не как женщину, которую только полчаса назад любил, боготворил, а как какую-то драматическую актрису.

– Нет, ты не понимаешь. Я тоже вначале думала, что она во всём виновата. Я даже ревновала к ней.

Косте стало противно от того, что она ревновала этого Льва, которого, как говорит теперь, боится. Но он заставил себя выслушать её. Юля продолжала:

– Но это все он. Я не знаю, какая она, Лара, но уверена, что Штейн приложил руку к тому, какой она стала теперь. Он чудовище, Костя. Это он разрушил её бизнес. Это была его идея, которую он тайно вынашивал столько лет, ожидая подходящего случая и подходящих людей. Он хотел остаться в стороне, незаметной такой вошью, которая если и совершает зло, то как будто немного. Но это он один всё устроил. Он нашёл двух других мужчин, один из которых заинтересовался деньгами, а другой… Не знаю, это был спор или ещё что-то. Он, видимо, любил её, но боялся показать свою слабость, бросил вызов. Когда это случилось, Штейн об этом говорил почти каждый день. Я тогда его ещё мало знала и думала, что так оно и есть. Потом он замолчал на какое-то время, а теперь начал снова. Тот другой, Стас, приехал. Он просил его признать сделку фиктивной. Лёва так бесился. Я думала, они убьют друг друга. И ты знаешь, я поняла, что Лёва любит её, но не настоящей, а какой-то дьявольской, собственнической любовью. Он никогда не отступится от неё. Мы видели её недавно с другим мужчиной на скачках. Ты бы знал! Лёва вернулся домой сам не свой, весь какой-то взъерошенный. Он громил всё подряд. Мы ехали домой на такой бешеной скорости, что я думала, разобьёмся. И всё из-за неё.