Внуки - Вилли Бредель

— Лентяйка! — воскликнула мать. — Вставай! Спать до полудня! Срам!

И тут же она рассказала дочери, кого она вчера слышала.

— Как хорошо, что он в России! — сказала Эльфрида. — Он, наверное, сможет что-нибудь сделать для Герберта.

— А ты думаешь, Герберт жив?

— Думаю, жив. Был бы он убит, не писали бы: пропал без вести. Он наверняка в плену.

— Если бы это было так!

— Послушай, мама, ты Паулю не рассказывай про Вальтера.

— Что не рассказывать?

— Что ты слушала московскую передачу. Ты ведь знаешь Пауля, он такой… такой придира. Понимаешь? Неприятельская радиостанция, и все такое… Лучше ему не говорить. В последнее время, с тех пор как они там застряли под Москвой да Гитлер еще объявил войну Америке, он совсем нос повесил… А тут еще московская станция — он прямо взбесится.

V

Несколько недель спустя Пауль Гейль опять поднял нос кверху и все насвистывал мелодию победного радиосигнала, исполняемую обычно на фанфарах. Немецкая армия на Востоке перешла в наступление, вторглась в Донбасс и продвигалась к Кавказу и Волге.

Не проходило дня, чтобы фанфары, звучавшие из радиоприемников, не возвещали новые победы. Город за городом переходил в руки гитлеровцев. Число окруженных неприятельских дивизий и взятых в плен солдат и офицеров с каждым сообщением росло. Под неумолкающие звуки победных фанфар зимнее поражение все больше и больше забывалось.

Фридин жилец каждый вечер сидел у радиоприемника, укрывшись с головой шерстяным одеялом. Временами Фриду охватывал безумный страх: вдруг все как-нибудь обнаружится. Но Амбруст уверял, что еще не придуманы приборы, которые устанавливали бы, кто какую радиостанцию слушает. Нацисты, стараясь запугать население, умышленно распускали слухи, будто бы у них-то такие приборы имеются.

Вечерами, за чтением газет, Амбруст приходил иной раз в ярость.

— И это называется союзники? — негодовал он. — Говорят да говорят, пишут да пишут, но палец о палец не ударят. Они будто даже рады, что Гитлер все глубже вторгается в Россию.

— О ком вы говорите, Амбруст? — спрашивала Фрида.

— Об англичанах и американцах. Не позор это разве — заставлять русских отбиваться в одиночку? И при этом еще называют себя союзниками! Им бы как раз и открыть второй фронт теперь, когда все вооруженные силы фашистов оттянуты на восток. Сначала они бросили на произвол судьбы французов, теперь точно так же поступают с русскими… Этим голубчикам только бы руки на войне нагреть.

— В последнее время вы стали что-то уж очень большим политиком, — подпустила шпильку Фрида.

Она и в самом деле удивлялась своему квартиранту. Несколько лет назад, когда Амбруст поселился у нее, он, казалось, никакого интереса к политике не питал, и Фрида была очень довольна этим. У нее в доме, говорила она, всегда чересчур много занимались политикой. Но с тех пор как началась война, Амбруст все больше и больше интересовался всякими политическими вопросами. Раньше он первым делом читал местные новости и особенно любил судебные процессы. А теперь сразу же углублялся в передовицы и политические статьи, а на судебные процессы и происшествия почти и не глядел. «Если так будет продолжаться, — думала Фрида, — он станет таким же одержимым политиком, как Карл. А Пауль совсем непохож на них, — размышляла она. — Он, правда, тоже любит изображать из себя мудрого политика и стратега и с уверенностью предсказывать, где произойдут ближайшие сражения. Но у него все это наигранно, несерьезно, да и его самого нельзя принимать всерьез».

В последние годы Фрида Брентен редко бывала в кино: она попросту боялась возвращаться домой в темноте. И вот однажды вечером она все же собралась в кинотеатр. Зеленщица Штамерша была в восторге от фильма «Потерянная любовь» и советовала ей непременно посмотреть его.

Фрида чуть не сбежала из кино после первых же кадров. Перед художественным фильмом показывали кинохронику. Это было ужасно. Она жалела, что не крикнула на весь зал: «К черту эту мерзость! Смотреть невозможно!» Ее так и подмывало это сделать. Показывали, например, как немецкие летчики бомбят какой-то город. Рушатся охваченные пламенем дома. Люди в подвалах задыхаются от дыма и сгорают заживо. Видны обугленные трупы. Немецкие солдаты проходят по русским деревням. И здесь тоже горят дома. Посреди дороги лежит мертвая крестьянка. Вот на экране немецкая батарея. Она обстреливает большой завод. Начинается пожар. На заводском дворе — десятки убитых русских солдат. Новый кадр. Через пустыню идут колонны немецких войск. Видно, что солдаты страдают от жажды, но они приветливо машут руками и делают веселые лица. В заключение на экране появилась гигантская окружность. Центр ее представлял Берлин. Так изображалась схема всех фронтов, где сражались немецкие армии. Окружность проходила через Норвегию, Россию, Кавказ, Африку, пересекала Пиренеи, Англию, Северное море и снова замыкалась на Норвегии. Англия, кроме того, была еще окружена кольцом немецких подводных лодок.

Да, всюду сражались немецкие солдаты, но на киноэкране не был показан ни один убитый немец. Убитыми всегда оказывались только неприятельские солдаты. И такую ложь не стесняются показывать на экране!

Фильм «Потерянная любовь», возможно, и был увлекателен, но Фрида, насмотревшись военных картин, ничему больше не могла радоваться. Если бы она не сидела в середине ряда, она давно ушла бы, так и не досмотрев «Потерянную любовь».

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

И город, и кольцо холмов, замыкавших его, остались позади; самолет летел вдоль Волги, на которой начинался ледоход.

Заснеженная полоса берега, вся в обрывах и оврагах, кое-где поросла чахлым кустарником. Летели так низко, что можно было различить дорожки, протоптанные в снегу, даже лица редких пешеходов. Когда сквозь тучи пробивалось солнце, по земле скользила призрачная тень самолета.

Это был небольшой двухместный курьерский самолет, в нем было всего два пассажира: полковник Осип Петрович и Вальтер Брентен. Осип Петрович, с которым пришлось лететь Вальтеру, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза — он как будто дремал. Но Вальтер хорошо видел, что полковник внимательно смотрит на него из-под полуопущенных век, и подумал, что первое впечатление от этого безмолвного осмотра не может быть для него, Вальтера, благоприятным; он и сам себе казался смешным в своем облачении. Все на нем было новенькое, с иголочки: коричневый полушубок с барашковым воротником, серая меховая шапка, белоснежные шерстяные перчатки и высокие валенки.

На полковнике, напротив, все было изрядно потрепано. Вид его шинели красноречиво говорил о том, что обладатель ее не раз сиживал в воронках, не раз мокнул под дождем и томился под палящим солнцем. Осип Петрович моложе Брентена — ему на вид не было и сорока, — был скуп на слова