Седьмая функция языка - Лоран Бине

Симон задирает голову и только-только успевает разглядеть фронтон, венчающий вход в галерею, и барельеф (две фигурки херувимов обрамляют герб или что-то подобное), который отделяется от фасада.

Чистильщик и хотел бы, наверное, что-нибудь крикнуть, предупредить (Statte accuorto!)[522], чтобы не допустить драмы или хотя бы как-то в ней поучаствовать, но из беззубого рта не вырывается ни звука.

Однако Симон здорово изменился. Нет больше библиотечной крысы, которую вот-вот расплющит полутонная каменная глыба, зато есть однорукий субъект, довольно высоко поднявшийся в иерархии «Клуба Логос» и как минимум трижды избежавший смерти. Он не пытается отойти, как велел бы нам инстинкт, его реакция – вразрез шестому чувству: он прижимается к стене здания, и тяжелая масса разбивается у его ног, не оставляя на нем ни царапины.

Чистильщик не может опомниться. Симон смотрит на обломки, на чистильщика, на оцепеневших прохожих.

Он тычет пальцем в несчастного старика, но, естественно, не к нему обращена грозная отповедь: «Если все-таки хочешь меня убить, извернись как-нибудь похитрее!» Или романист просто на что-то намекает? «Тогда нужно выражаться яснее», – раздраженно думает Симон.

«Это из-за прошлогоднего землетрясения; все дома расшатались; рушатся – только гляди».

Симон слушает Бьянку, которая объясняет ему, почему мраморная громадина чуть не свалилась ему на башку.

– San Gennaro, святой Януарий, остановил лаву во время извержения Везувия. С тех пор он покровитель Неаполя. Каждый год епископ кладет щепотку его иссушенной крови в стеклянную колбу и взбалтывает ее, пока кровь вновь не станет жидкой. Если кровь растворяется, значит, Неаполь минуют несчастья. И как ты думаешь, что случилось в прошлом году?

– Кровь не растворилась.

– А после этого каморра разворовала миллионы, выделенные ЕЭС, потому что они пригребли к рукам все контракты на реконструкцию. Конечно, палец о палец не ударили или сделали все так плохо, что безопаснее не стало. Все время какие-то происшествия. Неаполитанцы привыкли.

Симон и Бьянка смакуют кофе по-итальянски на террасе «Гамбринуса», популярного у туристов литературного кафе, где делают пирожные, – Симон выбрал его для встречи. И заодно взял попробовать ромовую бабу.

Бьянка рассказывает, что выражение «увидеть Неаполь и умереть» (vedi Napoli e poi muori, а на латыни – videre Neapolim et mori) – на самом деле игра слов: Мори – небольшой городок в окрестностях Неаполя.

Еще она описывает историю появления пиццы: это народное блюдо однажды открыла королева Маргарита, ставшая женой итальянского короля Умберто Первого, и прославила его на всю Италию. В память об этом ее именем назвали пиццу в цветах флага: зеленый (базилик), белый (моцарелла) и красный (помидор).

Про руку она еще ни разу не спросила.

Белый «фиат» паркуется вторым рядом.

Бьянка все больше оживляется. Начинает говорить о политике. Вновь выплескивает на Симона ненависть к буржуазии, присвоившей все богатства и морящей народ голодом. «Ты представляешь, Симон, есть буржуи, которые могут потратить сотни тысяч лир на дамскую сумочку. На сумочку, Симон!»

Из белого «фиата» выходят два парня и устраиваются на террасе. К ним подсаживается третий, мотоциклист, поставивший свой «триумф» на тротуаре. Бьянка их не видит, она сидит к ним спиной. Это болонская банда в шейных платках.

Симон, может, и удивлен, что они здесь, но виду не подает.

Бьянка рыдает от ярости, вспоминая все бесчинства итальянской буржуазии. Осыпает градом ругательств Рейгана. Она не доверяет Миттерану: что по ту сторону Альп, что по эту социалисты всегда предатели. Беттино Кракси[523] – подонок. Все они заслуживают смерти, и будь ее воля, она бы лично их всех казнила. Она видит мир в нескончаемом мраке, – думает Симон и в глубине души не может с ней не согласиться.

Трое парней заказали пиво и закурили, но тут появляется еще один персонаж, с которым Симону уже доводилось встречаться: его венецианский противник, тот самый, который его искалечил, справа и слева – по охраннику.

Симон утыкается носом в ромовую бабу. Тип пожимает всем руки – эдакий нотабль местного розлива, депутат и/или крестный отец каморры (в этих местах отличия не всегда очевидны). И исчезает в зале кафе.

Бьянка с пеной у рта костерит Форлани[524] и его пентапартистское[525] правительство. Симону начинает казаться, что у нее нервный срыв. Он пытается ее усмирить и пока произносит разные успокаивающие слова: «Ну что ты, все не так плохо, вспомни, как в Никарагуа…» – тянет под столом руку, чтобы погладить ее по колену, но через ткань брюк Бьянки нащупывает что-то твердое, явно не плоть.

Бьянка вздрагивает и резко убирает ногу под стул. Она мгновенно перестает рыдать. В ее взгляде – вызов Симону и в то же время мольба. Это слезы ярости, гнева и любви.

Симон молчит. Вот, значит, как получается: хеппи-энд. Однорукий с одноногой? И немного чувства вины в придачу, как в любой правильной истории: если Бьянка лишилась ноги на вокзале в Болонье, то это он виноват. Не повстречала бы его – обе ноги были бы при ней, могла бы по-прежнему носить юбки.

Но тогда они не стали бы трогательной парочкой калек. Выходит, им оттяпало конечности и у них родилось много маленьких левшей?

Только он не так представлял финальную сцену.

Да, он хотел, пользуясь поездкой в Неаполь, встретиться с Бьянкой, девушкой, которую опрокинул в Болонье на анатомический стол, но теперь у него другие планы.

Симон едва заметно кивает одному из банды платочников.

Все трое встают, повязывают платки, закрывая лица, и входят в кафе.

Симон и Бьянка долго смотрят друг на друга, и в этом взгляде столько всего, о чем надо сказать, чем поделиться, столько эмоций; прошлое, настоящее и теперь уже – условное наклонение прошедшего времени (худшее из всех, грамматическая форма сожаления).

Раздаются два выстрела. Крики, сумятица.

Банда в платках выходит, нижняя половина их лиц по-прежнему скрыта, они толкают перед собой соперника Симона. Один из парней приставил к почкам почетного члена каморры пистолет «П38». Второй водит стволом туда-сюда, держа под прицелом замерших посетителей на террасе.