Идея государства. Критический опыт истории социальных и политических теорий во Франции со времени революции - Анри Мишель

Все это логическое построение, несомненно, очень остроумно и красиво. Но достаточно ли прочен его фундамент, чтобы выдержать все здание? Действительно ли Бастиа дал нам формулу, которая прекращает борьбу между экономистами и коммунистами, примиряет всех искренних людей и решает социальную проблему в пользу общей философии, глубоко оптимистической, спиритуалистической и даже христианской?

Для того, чтобы можно было считать честолюбие Бастиа совершенно законным, его теория ценности должна была бы быть неопровержимой, а гипотеза основной гармонии интересов – неоспоримой. Но Бастиа, легко доказывая простоту, дух примирения, утешительность, религиозность и практичность своей гипотезы (эти достоинства он приписывает ей в письме к Французской молодежи)[1287], даже не пытается установить ее истинность. С другой стороны, он недостаточно глубоко проник в проблему о свободе и не знает поэтому, что ни свобода, ни оптимизм недоказуемы[1288]. Следовательно, его заслуга, правда, заслуга не малая, состоит лишь в том, что он уразумел внутреннюю связь, соединяющую гармонию и свободу; но природа этой связи ускользает от него.

Что касается его теории ценности, то было бы желательно, конечно, чтобы она могла выдержать критику и чтобы из нее можно было сделать те выводы, какие делает Бастиа. Но как двусмысленно и неопределенно слово «полезность»! Есть много видов полезностей. Существует, например, такая, которая выражается в «самих свойствах вещей или скорее в естественном и постоянном отношении этих свойств к реальным потребностям человека». В этом смысле полезны воздух и вода. Существует и другой род полезности, «который зависит от желания, разумного или неразумного». В этом смысле алмаз обладает полезностью. Но полезность, которую принимают в расчет экономисты, стоит в соотношении с желанием и сливается с ценностью. Точно так же, хотя всякая ценность порождается человеческим трудом, не что иное как предполагаемая ценность алмаза, который я замечаю на земле во время прогулки (возьмем классический пример), побуждает меня нагнуться и подобрать его, т. е. выполнить известный труд, хотя бы и самый ничтожный. Наконец, может ли оказываться услуга отдельно от вещей, от материалов, к которым она прилагается? Каким образом и для чего объяснять ценность услугой, если природа вещей, относительно которых оказывается услуга, решает, хотя бы отчасти (ввиду их редкости, например), цену самой услуги[1289]? Впрочем, и экономисты, и социалисты остались недовольны теорией Бастиа. Социалисты видели в ней чистейшее лицемерие. По их мнению, Бастиа придумал слово услуга для оправдания собственности, не основанной на труде[1290]. Экономисты, понимая опасность позиции, занятой Бастиа, который требует отчета по всем пунктам, хотя бы это было на руку социализму, отвергли его теорию ценности не без пренебрежения[1291].

Сблизив и как бы слив воедино идеи гармонии и свободы, Бастиа неизбежно должен был превзойти своих предшественников и в частном вопросе о вмешательстве государства.

И действительно, он не ограничивается повторением вслед за Дюнуайе, что единственная задача государства состоит в охранении безопасности, в гарантии каждому своего[1292]. Он не ограничивается тем, что отвергает вмешательство государства в национальный труд в форме поощрений и премий, что допускал Ж.-Б. Сэй[1293]. Он идет далее: в знаменитом отрывке[1294], которым впоследствии много пользовались, он нападает на самое понятие государства. В этих страницах, написанных, как обычно для Бастиа, неравномерно, можно кое-чем воспользоваться. Так, например, Бастиа совершенно прав, доказывая, что гражданин, воображающий получить от государства что-либо даром, обманут словами, так как неизбежной расплатой за все дары государства является налог. Но когда он притворяется не понимающим самого смысла термина государство; когда он требует, чтобы ему показали этого «феникса», которым является государство, и утверждает, что «этого драгоценного открытия не было сделано», потому что до сих пор «народ тотчас ниспровергает все, что появляется под именем государства», тогда Бастиа сам заслуживает упрека в игре словами. Не очевидно ли, что он смешивает в данном случае правительство с государством? Революция изменяет форму правления, но не может уничтожить государства. В пылу борьбы против социализма Бастиа заходит слишком далеко. Он был гораздо ближе к истине, когда в своем обращении к Французской молодежи указывал задачу политической науки «в рассмотрении того, что должно и что не должно принадлежать государству»[1295]. Но самое преувеличение, в которое вдается его мысль, многозначительно: оно отмечает крайний предел, к которому идут экономисты. Преемники Бастиа все стремятся к этому пределу, хотя и приближаются к нему далеко не одинаково.

Не следует особенно удивляться выводам, к которым приходят около этого самого времени некоторые представители ортодоксальной школы. Новейшие экономисты назвали эти выводы «парадоксальными». Нет, они просто чересчур прямолинейно логичны, но стоят в полном согласии с формулой Бастиа.

Когда Жозеф Гарнье, например, хочет лишить государство всякой активной роли в фабрикации и выпуске монеты[1296]; или когда Молинари предлагает подчинить самые правительства конкуренции и отдавать преимущество той системе, которая окажется наименее принудительной[1297], оба они говорят как ученики Бастиа, ученики, быть может, слишком смелые, но, во всяком случае, последовательные. Чем более социалисты расширяют область влияния государства, тем более в этот период неослабной полемики экономисты стараются ограничить государство, свести его на нет. Они его не знают и не хотят знать. В первом издании Политико-экономического словаря[1298] слово государство сопровождается лишь цитатой из только что упомянутого мною произведения Бастиа, снабженной кратким комментарием. В последней фразе этого комментария автор как бы извиняется перед читателем в том, что так долго останавливался на грубом и опасном заблуждении, общественные проявления которого уже так далеки от нас, что кажутся нам принадлежащими другим эпохам[1299]. А Луи Рейбо во втором издании[1300] своих Этюдов о реформаторах говорит: «С социализмом покончено, нужно уничтожить его последние следы»[1301].