Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы - Арчибальд Кронин

Я встал как вкопанный:

– Ты шутишь, Дэвиган.

– К черту шутки, Кэрролл, – сказал он с усмешкой. – Мы поднялись в этом мире, с тех пор как ты и твой неразлучный дружок вечно задавались и смотрели на нас сверху вниз. Вот взгляни-ка.

Мы достигли конца Рентон-роуд, где она разветвлялась на Крейг-Кресент и Вудсайд-драйв. Он указал за Кресент на пологий склон Лонгкрагс, теперь открытый взору, на тот прежде поросший лесом холм, где гнездились дрозды и росли дикие цветы, – это было самое красивое место в городе, тот самый лес, где мы с Кэти чуть не обрели свой Эдем. Теперь деревья были спилены, и среди пней тут и там торчали наспех построенные бунгало.

– О боже, что это за кошмар!

– Это ты так считаешь! Позволь тебе сообщить, что это микрорайон Дэвиганов. Наша собственная финансовая империя! И благодаря ей мы сколотим состояние. Так что заруби это себе на носу, ты, недоделанный сноб!

Сделав этот прощальный выстрел, он оставил меня одного, и после долгого безмолвного лицезрения этой безобразной, чудовищной прогалины я медленно направился к бабушке с дедушкой на Вудсайд-авеню.

Здесь царила совсем иная атмосфера. Они были очень рады видеть меня, наконец-то квалифицированного врача, – результат искупал в их глазах мой невзрачный старт. Они предложили мне простой ланч – в ответ на такую доброту я назначил для старой леди лечение от ревматоидного артрита. Сам Брюс сдал, но, по-прежнему мысленно возвращаясь к битве при Бэннокберне, не меньше часа показывал мне отмеченные им абзацы в старой приходской книге, которую он недавно где-то раскопал. Теперь я был настроен терпимо к его одержимости – скорее, это было просто жалкое заблуждение старика, нежели горделивая мания насчет великого предка, – но, пока я скучал рядом с ним, мой мозг продолжал сражаться с этой невероятной ситуацией, всего в полумиле отсюда, на Крейг-Кресент, связанной с Кэти и Дэвиганом… этого просто не могло быть! Мне нужно было разобраться. Хотя я не должен был заявляться к Фрэнку раньше шести, к пяти часам я попрощался с Брюсами и отправился окольным путем к Кресент.

В занавешенных окнах дома Консидайнов не было никаких признаков жизни, когда я прошел через палисадник, и после моего звонка в дверь была долгая пауза, прежде чем передо мной предстала Кэти, все еще в черном траурном платье, по поводу которого сетовал Дэвиган. Оно делало ее старше, но, на мой взгляд, прекрасней. Как себя повести с ней? Это было непросто. Я дружески улыбнулся:

– Можно войти? Для банкета по соседству еще слишком рано.

Она без удивления протянула руку:

– Привет, Лоуренс. Я так и думала, что ты заглянешь.

Гостиная была точно такой же, как и прежде, в мои редкие визиты, та же примитивно, по углам, расставленная отполированная мебель, скучная и безжизненная, как ваза с высохшим лунником на шифоньере. Кэти выглядела вялой и заторможенной, когда мы сели на жесткие стулья в разных концах этой мертвой комнаты. Ее глаза были тусклыми, казалось, будто она не совсем проснулась. Возможно, она читала мои мысли.

– Я приняла одну из этих таблеток, которые дал мне доктор Эннис, и пыталась немного поспать. Я плохо сплю все эти ночи, одна в доме.

– Я был очень огорчен, узнав о твоей матери.

– Для нее так было лучше. Если рак, какая там жизнь.

– Вероятно, ей было тяжело, как и тебе.

Между нами повисла тишина, которую подчеркивал раздававшийся из прихожей медленный стук часов, упакованных в длинный футляр.

– Послушай, Кэти, – сказал я как можно непринужденнее, – что это за болтовня о твоей помолвке с Дэвиганом?

– Это не болтовня, – тут же ответила она, как будто была готова к этому вопросу. – Пока еще ничего не утряслось, но Дэн хочет жениться на мне.

– А ты?

– Мне лучше выйти замуж. – Она сказала это довольно безучастно; затем после паузы: – Дэн не подарок, но он заботливый и добрый. Как и его родители. Когда умерла мама, я вроде как пошла на дно, Лоуренс. И конечно, больше никакой пенсии, одни долги. Я бы уже не жила в этом доме, если бы не Дэвиганы.

– Кэти, ты ведь не из тех, кто сдается. Ты справишься с этим… с этой бедой и найдешь достойную работу.

– Какую, например? У меня нет никакой специальности.

– По крайней мере, ты могла бы попытаться… сама устроить свою жизнь.

– Сама? – Она вдруг прямо посмотрела на меня, затем отвернулась. – Ты меня не знаешь, Лоуренс. Разве не так?

Я, конечно, знал, но как я мог говорить об этом? Ее голова склонялась к плечу, смутно очерченная на фоне потемневшего окна, – грустный профиль работы Россетти[166]; в Кэти были мягкость, таинство и грусть, которые царапнули меня по сердцу.

– Как-то все неважно для тебя сложилось, Кэти. Я не прав?

Это было все, что я мог сказать.

Она не уклонилась от ответа, но поспешность, с которой ответила, вернее, сами ее слова прозвучали вымученно и неубедительно. Как заранее подготовленное заявление.

– Знаешь, я много лет берегла себя для Фрэнка, надеялась на будущее… ждала, даже думала, что он бросит семинарию. Ты, Лори, врач. Это не может продолжаться вечно, все это подавление… это против моей природы. – Она через силу улыбнулась. – Чтобы сохранить уважение к себе, я должна быть замужем.

Я молчал, не вполне убежденный в ее очевидной откровенности, внезапно испытав боль и потерю, а также зависть, поскольку увидел мучительную картину того, как она выходит замуж и как ею беспрепятственно обладает помощник старосты церкви Святого Патрика. Инстинктивно мне захотелось утешить ее. Я подошел и взял ее за руку. Я не решился заговорить о Фрэнке. Но в мое сочувствие было подмешено сильное, я бы сказал, плотское любопытство.

– Это, видимо, было для тебя настоящим шоком, когда… – Я замолчал.

– Когда он предпочел мне Господа. Не обманывай себя, Лоуренс. – Она медленно покачала головой. – У нас ничего никогда не получилось бы. Как бы мне поаккуратней выразиться, мой нежный юный медик? Фрэнк не был создан для брака.

Должно быть, она увидела, что я ей не верю. Все подавленное унижение прошлого прозвучало в ее коротком, болезненном смешке:

– Одной только мысли о занятиях любовью было достаточно, чтобы его вывернуло наизнанку.

– Психологический блок. Ты могла бы ему помочь справиться с этим.

– Пустой номер. Я поняла это давно, когда мы… – Она внезапно замолчала, отведя взгляд. Затем сказала: – Нет, нет, Фрэнку лучше быть в высоком воротнике[167]. Так почему мне не сойтись с Дэвиганом? – Она бросила на меня странный вопросительный взгляд. – Он не так уж плох, он разбогател, и, по крайней мере, он согреет постель.