Полет орлицы - Дмитрий Агалаков

Башню окружали поля. Величественный город был совсем близко — серой твердыней поднимался он в четверти лье отсюда. Ее тюрьма, позор и бесчестие, наказание за гордыню. Ненавистный и ненавидящий ее Руан. И еще — синий обрывок весенней реки разглядела Жанна в промежутках между дальними лесочками. Сена…

От самого ближнего к башне леса отделились несколько всадников — они рысью шли сюда. Жанна подсчитала — шесть человек. И одна свободная лошадь. Несомненно они скакали к ним. Но кто эти всадники?

Расстояние между ними быстро сокращалось…

Жанна смотрела на командира отряда — светло-рыжеватые волосы, гордо поднятая голова. И лицо — заносчивое и сияющее одновременно.

Не может быть!

Всадники остановили коней у ворот башни. Англичанин и предводитель отряда поклонились друг другу.

— Кажется, вы уже знакомы, Дама Жанна, — усмехнулся Джон Грис. — Сир де Маси.

Рыцарь едва заметно поклонился.

— Надеюсь, вы в полном здравии, Дама Жанна?

Но девушка все еще не могла справиться со своими чувствами — Эмон де Маси по прозвищу Отважный бургундец! Человек, преследовавший ее с навязчивостью тени. Битый ею. Ее ненавидевший. И, по его словам, страстно любивший. Но что ему надо было здесь? От нее? В этот день ее мнимой смерти?

— Отныне он ваш тюремщик, — объяснил Джон Грис. — Английская корона передает, скажем так, женщину без именигерцогу Савойскому. Если бы не ваша благородная кровь, Дама Жанна, не угрозы вашего самозванца Карла Валуа, вы бы уже пребывали в аду. Чему я был бы несказанно рад. И ваш пепел сейчас сметали бы в горшок на Старой рыночной площади Руана, чтобы выбросить в Сену. Но вам повезло — и вы остались живы.

Жанне все стало ясно: свободная пегая лошадь в полном снаряжении — для нее. Мир вновь открывал для своей избранницы двери — возможно, к новому горю. Но только не к смерти. И потому она верила, что Господь на ее стороне. Она хотела верить в это…

— Разрежьте веревки, сир де Маси, — попросила девушка.

Бургундец кивнул одному из солдат, и тот выполнил требование. Жанна подошла к лошади, легко запрыгнула в седло. Все мужчины до одного наблюдали, как ловка она, как влилась в седло, как тотчас преобразилась, приобретя осанку наездника и воина. Девушка потянула за узду, и конь быстро обернулся на одном месте.

— Не Ястреб, но сойдет, — сказала Жанна, легонько хлопнув скакуна по могучей пятнистой шее.

Огромным было небо над ее головой. Синим, бездонным. Весенним. От одного только больно сжималось сердце. Она больше не слышала шепота, который так часто касался ее слуха. Голоса ушли. Точно теперь она была хозяйкой своей душе. Она спасена и свободна. Но дорога ее более не известна никому. И меньше всего — ей самой. Совсем еще молодой и уже так много испытавшей в этой жизни. Голоса оставили ее. Она знала — навсегда. И только майский ветер, теплый, немного сухой, цеплял полевые цветы и молодую траву, и трогал волосы Жанны, напевая песню, которую она раньше никогда не слышала…

…Когда костер охватил несчастную и она что есть сил закричала: «Иисус! Иисус!» — толпа качнулась в ее сторону, но солдаты щитами остановили народ. Огонь жадно пожирал женщину, привязанную к столбу. Ее одежда, пропитанная серой, горела ярко и сильно. Уже светились через исчезающую одежду и пламя обгоревшие ноги и живот. Огонь раздевал несчастную, страшным и беспощадным языком вылизывал лицо; столб пламени шел от колпака — вверх. Ветер выхватывал клубы дыма и разбрасывал их по Старой рыночной площади. Женщина все еще выкрикивала: «Иисус!! Иисус!!» Но очень скоро призывы ее слились в один вопль — жуткий, яростный, полный животного отчаяния. Она оказалась наполовину обнажена. А огонь, тянувшийся от густо насыпанных вязанок, впивался языками в ее плоть, слизывал кожу, оставляя страшные следы, новыми порывами полз и полз вверх, к груди и лицу, и только хрипы еще говорили, что женщина жива.

…Пылающая головня в неистовом столбе пламени, наполнявшем сухим треском всю площадь, уже превратилась в прах — только черный силуэт с задранной вверх головой могли увидеть руанцы и солдаты, окружившие площадь…

Ей дали сгореть до конца, пока уродливая черная кукла не осталась стоять у столба. Она дымилась. И черная воронка открытого рта была обращена к небу. Народ молчал. Но руанцам не дали толком рассмотреть то, что осталось от великой воительницы. Палач Жеффруа Тераж попросил у солдата копье. Перехватив его, он ударил по останкам сгоревшей женщины древком, и те рассыпались.

— Дело сделано, — тихо проговорил Пьер Кошон.

— Палач, — выехал вперед граф Уорвик. — Собери пепел и выброси его в Сену!

Под взглядами тысяч людей Жеффруа Тераж принялся сгребать прах в большой глиняный горшок, но вдруг замер на месте. Его рука сама собой потянулась к предмету, который лежал в ворохе пепла. Взяв его, еще только догадываясь, что это, он быстро взглянул в сторону английских аристократов. Но по толпе, окружившей Старую рыночную площадь Руана, уже покатилась волна голосов: «Сердце! Сердце Жанны!» Тераж не понимал, как такое могло случиться, и все держал и держал в руках этот предмет, едва лишь обуглившийся, но — уцелевший и даже сохранивший упругость!

— Болван, что за болван! — цедил сквозь зубы граф Уорвик. — Почему он не бросит его в горшок?

Но Жеффруа Тераж медлил, потому что первый раз столкнулся с таким чудом. И лишь опомнившись, сообразил, как нужно поступить.

— Как такое могло случиться, граф? — спросил Уорвик, сидевший в седле рядом с Луи Люксембургом.

Тот был немного бледен и также удивлен.

— Ей-богу, милорд, ума не приложу. Впрочем, беднягу накачали особыми снадобьями, чтобы она не выдала себя. А я слышал, в таких случаях бывает, что даже после огня сердце твердеет и остается невредимым.

«Господи, — думал Пьер Кошон. — Они сами создают легенду о Жанне! Какая оплошность и недальновидность! — Но уже таял и посмеивался про себя. — Впрочем, Люксембургу достанется за это от Бедфорда!»

А народ все еще продолжал роптать: «Сердце Жанны осталось живым! Сердце Жанны…»

Наконец-то приказание коменданта Руана было исполнено, и палачу выделили надежную охрану. Вместе с частью прелатов, среди которых был и Пьер Кошон, он торжественно проследовал к реке. Епископ Бове должен был лично убедиться, что прах будет высыпан в волны. И когда при всех Тераж опрокинул горшок и черные хлопья, а с ним и обугленное сердце полетели по ветру в воду, Пьер Кошон, с печальным лицом взиравший на это действо, вновь произнес заветное слово: «Аминь».

Воды Сены подхватили останки сожженной Девы и понесли их в сторону Ла-Манша. Отныне в долгом и беспокойном деле о Жанне, Деве Франции, история ставила жирную точку. Наблюдая за течением весенней воды, в тот ветреный день 31 мая 1431 года Пьер Кошон думал именно так…

«В городе Руане в Нормандии она была возведена на костер и сожжена. Так говорят, но с тех пор было доказано обратное!»