Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский

Но и этого мало. Женщина, как мать и как семья, является тоже сильною проводницею известного политического настроения в юном народе и в молодом обществе. Надо было немедленно создать в Софии или в Филиппополе женский русский институт с полным русским учебным и воспитательным персоналом.

Но, увы, вместо всего этого мы отряхли прах от ног наших относительно Болгарии и дали свободу действовать всем разрушительным стихиям.

Тут явилась двойная беда.

Одна беда заключается в том вреде, который приносит краю революционное и социалистическое, беспринципное направление всего нынешнего болгарского правительства: теперь буквально вся южная Болгария обратилась в большую школу анархизма, ведомую Каравеловыми, под фирмою и знаменем княжеского имени. Другая беда несравненно серьезнее. Она уже теперь чувствуется в Болгарии. Там чуется, что Россия как будто отступилась, чтобы дать волю и место революции свершать свое ужасное дело, и отступилась после того, что торжественно так сказать не одобрила переворота в Румелии по той причине, что он был совершен революционным путем. Этот первый шаг в связи с вызовом русских офицеров был понят в Болгарии именно в этом благоприятном для России смысле; то есть в смысле не признавания Россиею революционного принципа.

Но затем все, что происходит и произошло после этого до настоящего времени, толкуется болгарскими интеллигентами вот в каком роковом для России смысле. Это говорил Каравелов, с одной стороны, с злорадною улыбкою, и с грустью говорил митрополит Климент.

«Россия дала нам (Каравелову и анархистам) carte blanche[373] действовать без нее – как мы хотим, предполагая, что мы революциею достигнем того, что ей хочется – смещения князя Болгарского, чтобы затем иметь право вмешаться в наши дела и провозгласить военную диктатуру. Нет, она ошибается. Мы на эту удочку не поддадимся. На что нам гнать князя Болгарского. На что нам республика. Напротив, нам сто раз выгоднее иметь в своих руках князя Болгарского, делать из него, что мы хотим, и его именем князя держать в повиновении всю Болгарию, все войско, и в крайнем случае всю Европу принуждать с нами церемониться, а в то же время уничтожать все то, что нам мешает, и может нам угрожать в будущем служить опять связями с Россиею: Церковь, православие, духовенство и преданных России болгарских военных офицеров… Все это мы в течение двух, трех лет уничтожим вместе с русскими мундирами, русскою командою, русским языком в церкви… и тогда мы будет спокойнее за судьбу Болгарии. России не скоро тогда до нас добраться…»

Так рассуждает Каравелов.

А вот что говорит митрополит Климент.

«Грустно видеть, что Россия нас оставила на произвол врагов и своих, и Божиих. Ведь выходит так, что Россия, самодержавное и православное государство, как будто смотрит благоприятно на то, как враги Церкви и враги Власти разрушают молодое царство, русскою же кровью созданное, и не хочет вступиться за нас, поддержать нас. Ведь мы дети еще, мы только начинаем жизнь народно-государственную, надо нас учить, нами руководить, за нас быть умными, коли мы глупы, а то теперь и церковь, и школа, и войско отданы в руки врагов Церкви и России, и отданы как бы Россиею, в самую трудную и критическую для Болгарии минуту».

Митрополит рассказал Юзефовичу про одну из своих бесед с [А. И.] Кояндером, к которому он обратился в ту минуту, когда Каравеловы заставили князя согласиться на правительственное решение: отнять у духовенства жалованье. Митрополит обратился к Кояндеру с просьбою защитить духовенство. Кояндер ему на это ответил отказом и мотивировал его тем, что из-за этого не станет ссориться с Каравеловым!

Теперь, между тем, если что-нибудь еще уцелело русского, то это солдаты и отчасти духовенство. 2 марта при нем, Юзефовиче, правительство и город в Софии решили не праздновать. Митрополит тогда от себя велел расклеить большие объявления по городу, в которых он оповещал о торжественной литургии 2 марта, имеющей быть отслуженною в день восшествия на престол Императора Александра Всероссийского и молебствия о его здравии. Объявления были от митрополии, и из-за этого вышла целая буря на митрополита от анархистов. В Софии же по требованию князя и Каравелова молитва за Императора Всеросс[ийского] и Покровителя Болгарии произносится после князя Болгарского, тогда как во всей Болгарии она произносится прежде. Как дозволили наши агенты такую дерзость – непостижимо.

В Филиппополе, когда князь Болгарский приехал триумфатором, духовенство с местным митрополитом Гервасием во главе объявило князю, что оно явилось ему заявить о неудовольствии народа.

– По поводу чего? – спросил князь.

– По поводу того, что Ты, князь, своим поведением навлек на нас гнев Русского Государя и отвлек от нас Его родительское сердце.

– Я не могу быть в одно и то же время и русским и болгарским, – ответил князь, – и не могу быть более русским, чем болгарским.

Тогда завязалась оживленная распря между князем и митрополитом, в продолжение которой князь неоднократно вышел из пределов приличия и уважения к духовенству, напомнив ему, что оно не призвано в его глазах говорить от имени болгарского народа.

Таково угнетенное состояние духовенства в Болгарии, и последствия не медлят… Католики, протестанты и русские деятельно взялись за пропаганду, и она идет с ужасающею быстротою, затирая и искореняя православие. Протестанты уже устроили огромную школу-гимназию на средства американской какой-то компании, с целью правильною системою приготовления учителей, с планом размножения училищ в духе протестантизма. Католики везде заводят школки и иезуитов, а русские нигилисты и анархисты, увы, целою группою, пользуясь протекциею Каравелова и секретаря князя Б[олгарского] [фамилия нрзб.], поселяются в деревнях и заводят посредством наскоро устраиваемых школок целую пропаганду между молодежью безверья, грубого социализма и ненависти к России как к представительнице религиозного и политического, по их учению, деспотизма и тирании.

Осталось еще одно военное юнкерское училище в Софии. Пока оно вполне еще дышит и живет в русском духе, благодаря прекрасному начальнику, болгарскому офицеру, искренно любящему Россию[374]. Но на него уже натравлены все подлые стихии каравеловской партии, и не сегодня, так завтра его заместят.

Чтобы дать понятие о том, насколько злопамятен, гадок и вреден Каравелов, стоит только привести его слова, им сказанные [В. М.] Юзефовичу о болгарском солдате.

– Да, – сказал этот мерзавец, – он хороший человек, наш солдат, но к сожалению он имеет все недостатки русского солдата, он не имеет индивидуальности, вот главный недостаток!

Этого лишенного индивидуальности солдата в виде рядового, и в виде унтер-офицера, и в виде фельдфебеля Юзефович имел случай видеть близко, и вынес такое впечатление: что все это русские солдаты во всех отношениях, – но, увы, все это пока; не сегодня, так завтра они вернутся домой, и их места займут новобранцы в духе каравеловских военных, с индивидуальностью, безбожием и ненавистью к России, как закваска.