Иерусалим правит - Майкл Муркок

Он улыбнулся моей маленькой девочке, как добродушный патриарх.

— Нам придется завтра встать рано, так что вечер не продлится слишком долго. — Он радостно обернулся ко мне и просительным тоном сказал: — Я верну ее до полуночи, добрый сэр Макс, я обещаю. Она будет так необходима! Она может удвоить наш бюджет.

Я думал о Коле — и поэтому с радостью избавился от общества возлюбленной. В конце концов, я мог потратить весь вечер, чтобы отыскать Колю.

— Если бы мне удалось представить своих друзей нашей звезде, это произвело бы на них превосходное впечатление. — Он поклонился.

Миссис Корнелиус тут же вскочила на ноги, с отвращением фыркнув, прямо как верблюдица.

— Пожалуй, я вернусь в свою каюту и избавлюсь от этих тряпок, — произнесла она. — Все натшинает слегка пованивать, не думаешь, Иван?

Я сожалел о том, что не оказал ей более значительной поддержки, но я шел за ней по пятам, двигаясь к стойке администратора; миссис Корнелиус решительно и мрачно направилась к электрическому лифту. Я понимал ее ярость. Она, а не Эсме была настоящей звездой фильма. Теперь она осознала, что лишилась последней возможности появиться на экране в романтическом дуэте с Бэрримором, Гилбертом или Валентино. Несомненно, после туманных сообщений Голдфиша сэр Рэнальф никак не мог прямо назвать имя актера. Айрин Гэй отводилась куда меньшая роль, чем Глории Корниш. И хотя я испытывал сильнейшее сочувствие к миссис Корнелиус, все мои усилия были посвящены поискам исчезнувшего друга и я не хотел сбиваться с курса. К тому времени, когда портье проверил книгу посетителей и с неискренним сожалением сообщил мне, что князь Петров не прибывал в «Зимний дворец», миссис Корнелиус уже ушла. Я вернулся к стойке и спросил, где еще мог остановиться джентльмен; после некоторых размышлений мне предложили обратиться в «Карнак», а если там ничего не выйдет, то в «Гранд».

Луксор был не очень большим городом, основную часть его занимали руины и туристические учреждения. Почти все лучшие отели располагались у горного карниза, и мне потребовалось не более получаса, чтобы разузнать, не останавливался ли там Коля. Вскоре стало очевидно: даже если мой старый товарищ находился в Луксоре, он не регистрировался под своим настоящим именем. Тогда мне пришло в голову, что он мог поселиться на квартире у одного из британских чиновников, и я направился в консульство. Оно располагалось в самом обыкновенном доме, окруженном высокой стеной. Когда я спросил у ворот, можно ли встретиться с консулом, мне сказали, что он будет принимать только завтра. Когда я спросил, нет ли каких-то новостей о графе Николае Петрове, консьерж почесал затылок и разинул рот, продемонстрировав полнейший идиотизм, — местные таким образом прерывали все нежелательные расспросы. Я сказал ему, что не смогу прийти завтра утром, что я буду работать, но это не произвело ни малейшего впечатления. В итоге я вернулся в центр города и стал справляться о друге в маленьких пансионах, пока английский полицейский сержант, который болтал с греком, хозяином небольших меблированных комнат за телеграфной конторой, не стал шутить о поисках русского шпиона; тут я понял, что могу выдать друга. Тогда я решил обратиться за помощью к сэру Рэнальфу Ститону и счел, что не стоит посещать пароходы, пришвартованные к причалам у подножия горы. К тому времени уже стемнело и почти все лавки закрылись. Британцы устроили нечто вроде комендантского часа, хотя кафе и самые солидные заведения оставались открытыми, фонари и масляные лампы горели, заливая теплым светом небольшие переулки и мощеные площади. На город опустилось сонное спокойствие, к десяти часам исчезли туристы, и единственными белыми на улице оказались солдаты, получившие увольнительную. В кафе сидели местные мужчины, и я выбрал одно из самых чистых заведений, откуда открывался прекрасный вид на улицу, склон горы и зеленые воды реки. Я заказал густой и сладкий кофе по-турецки и заставил себя расслабиться и спокойно осмотреться. Увы, Коли нигде не было видно. Я не хотел вступать в беседы, но ко мне вскоре присоединились два говоривших по-английски суетливых египтянина в хорошо скроенных костюмах и аккуратных фесках. Они приехали из Александрии, вели дела в Асуане и собирались воспроизвести руины Луксора в особом парке в Каире — «для тех туристов, у которых нет времени на осмотр Нила». Подобные планы уже зародились в Италии и Греции, но египетское правительство не проявляло особой инициативы и не очень-то поддерживало местных предпринимателей. Чиновники предпочитали пустые разговоры и рассуждения о том, что во всех бедах Египта повинны британцы, — точно так же раньше они обвиняли турок. Суэц оказался последней попыткой британского правительства действовать согласно требованиям идеализма, а не целесообразности, но египтяне хотели взвалить вину на глобальный заговор «империалистов». Полагаю, их флирт с большевиками был неизбежен. Но эти люди создают и разрушают союзы быстрее, чем принц Борджиа, — даже быстрее, чем Адольф Гитлер, примеру которого все они однажды собирались последовать. Я никогда не восхищался этим свойством Гитлера.

Эти воспитанные местные жители уверили меня: их больше интересует общественная польза, а не личная власть, и все же, чтобы присоединиться к «Вафд», следовало добиться власти.

— Они преуспели, бросив вызов британцам, потом они бросят вызов королю и его министрам и в итоге построят собственную династию. Они понимают только язык силы. Нам нужно больше политиков английского типа, которые в основном интересуются социальными вопросами: гигиеной, уличным освещением и похоронами для бедных. Возможно, это скучные люди, но очень деятельные, верно? — так рассуждал мистер Ахмед Мустафа.

Он вместе с компаньоном, мистером Махаребом Тодрусом, провел два года в Англии, чтобы научиться «языку и правилам бизнеса». По их словам, к ним относились вполне прилично; гости с удовлетворением обнаружили, что многие англичане, принадлежавшие к высшим классам, могли отличить египтян от черномазых. Им повезло, у них хорошие связи. Их дядя Юссеф был постоянным посетителем Букингемского дворца и Даунинг-стрит, десять[485], и, конечно, это позволило им проникнуть в лучшее общество.

— Торговля подрывает классовую систему, вам так не кажется?

Они спросили, что привело в Луксор меня. Я ответил, что у меня здесь сразу два дела. Мне предстояла встреча с другом, высоким джентльменом, славянином, возможно, носившим арабскую одежду. Я был сценаристом и актером в кинокомпании, которая завтра начнет здесь съемки. Мои новые знакомые оказались впечатлены. «А это триллер? Вы знаете Секстона Блейка?» Они уже слышали о Ститоне и были польщены, что встретили такого человека, как я, который мог дать консультации касательно их незначительных проектов. Они предположили, что их аттракцион также в определенной степени связан с театром. Я ответил, что как-нибудь в другой раз буду счастлив помочь им. Однако тем вечером мне в первую очередь требовалось разыскать друга. Эти добросердечные люди решили мне помочь. Понимая, какое преимущество мне дадут спутники, свободно говорящие на английском, арабском и некоторых местных диалектах, я принял их предложение, хотя уже чувствовал угрызения совести: у Коли могли быть причины для того, чтобы избегать встречи со мной. Когда мы покинули первый из нескольких баров, я сказал своим знакомым, что, вероятно, лучше заняться поисками в другое время, но они стали настойчивы. С той отвагой, которую проявляют мусульмане, дорвавшись до алкоголя, они осушили несколько стаканов местного бренди. Мне тогда пришло в голову, что ислам, как никакая другая религия, ясно отражает предубеждения невротичного и фанатичного варвара. «Подчинения» можно, по-видимому, добиться только при помощи «подавления». Или все они втайне стремятся к подчинению, создавая проблемы и устраивая конфликты, как в садомазохистском браке? Ислам — религия людей, которых влечет поражение. И все мы знаем, насколько опасна такая религия, когда власть, действующая из лучших побуждений, не угрожает, а стремится к компромиссу. Я писал об этом в Министерство иностранных дел. Мир был бы сейчас совершенно иным, если бы Франция и Великобритания придерживались первоначальных планов в Суэцком вопросе. Феллахи замечают только мундиры, а не лица тех, кто носит эти мундиры.