Синий взгляд Смерти. Рассвет. Часть первая - Вера Камша

Менее похожего на плачи письма вообразить было трудно. Дьегаррон был молчальником, и голова у него вечно болела, но думать и решать он умел. Когда речь шла о деле…

– Я сейчас тоже плач устрою! – пригрозила Матильда. – Что будем делать? Готовились к одному, а выходит другое. Дьегаррону и впрямь придется уйти, и кто тогда будет павлиньих губернаторов пугать? Надо и о лисятах подумать. Говорим или тянем, пока сами не узнают? Я бы сказала. Пусть видят, что мы им доверяем и от твоего Талига не оторвались.

– Если бы… – Бонифаций все еще не смотрел ни на касеру, ни в вырез жениного платья. – Не ждал я пинка под зад… Думал, Оллария потихоньку оживает, да нечего было на еретика с мятежником надеяться. Они, может, и хотели как лучше, только грязным веником ковры не чистят…

– За глаза и о Леворуком не судят! – взвилась Матильда. – Веники… А ты эти веники видел?

– Я Олларию видел… – Бонифаций опять почесал нос, и вышло это грустно. – Там каштаны сейчас падают… А может, отпадали уже? Забыл. И жил бы себе да жил, а тут… Ты Триумфальную помнишь?

– Эта которая от главных ворот к дворцу? – уточнила принцесса. – Длинная такая…

– От ворот Роз! – рявкнул Бонифаций. – Длинная… Ничего-то ты, душа твоя алатская, не понимаешь! Это же Оллария, и там сейчас опять…

– Это у тебя Оллария, а у меня – Сакаци! Чуть не полсотни лет, как сбежала, и тоже не думала, пока не вернулась… Ну не могу я этих зегинцев к алатской границе пустить!

– Значит, не пустим, – пообещал Бонифаций. – Но побегать придется.

Ли приехал засветло и, никуда не заходя, прошел к Рудольфу. Это было правильно: те, кто прежде в себе не сомневался, а потом дал маху, становятся мнительны. Ноймаринен никогда не заподозрил бы Савиньяков в заговоре, зато вполне мог подумать, что Юг временного регента со счетов почти сбросил. И без того непростых отношений это точно бы не улучшило.

Арлетта вздохнула и в сотый раз обошла свои апартаменты. Она кружила по комнатам, то садясь, то вставая, то хватаясь за в одночасье ставшие скучными или глуповатыми книги, а уставший с дороги сын совсем рядом говорил о том, что могло ждать до утра. И ждало бы, будь Рудольф Диомидом или хотя бы Бертрамом.

Графиня провела пальцем по дубовой завитушке, вытащила из бюро записки Эрнани, потом свой перевод, села, открыла чернильницу, встала и ушла к окну. За стеклами смеркалось, поднявшийся ветер гонял сухие листья, пытаясь свить из них желтую пляшущую змею. Увидеть отсюда входящих в дом было невозможно, но ждать тянет если не на башне, то у окна. Арлетта щурилась, вглядываясь в пустой вечер, пока в анфиладе не раздались приближающиеся шаги. Женщина поднесла руку к воротнику и быстро уселась за стол у предусмотрительно открытой чернильницы. Она не собиралась оборачиваться, пока сын не подойдет, но Ли окликнул ее с порога. Прежде он вел себя иначе.

– Мне уже сказали, что ты тут. – Арлетта сунула предательски сухое перо в чернила. – Хорошо, что ты начал с Рудольфа, но материнское сердце предпочло бы, чтоб ты поел.

– Рудольф меня накормил, – утешил выросший в Проэмперадора белоголовый малыш. – Все еще переводишь эти назидания?

– Не могу отделаться от ощущения, что в них кроется что-то действительно ценное. Мир?

– Два мира. – Рука сына ослабила шейный платок. – С Бруно и с Рудольфом. Он хотел знать все.

– Как и я. Тебе придется повторить свой рассказ, если ты, конечно, успеешь.

– Я задержусь на пару дней, но один придется посвятить мэтру Инголсу.

– Алатское наследство оказалось полезней, чем думалось. Рудольф только спрашивал или еще и рассказывал?

– Он дал прочесть письма Бертрама, но ты наверняка знаешь больше.

– Бертрам снова ходит. С отвычки это не просто, но он всегда был упорным и собирается еще и на коня сесть. Возможно, уже сел – последнее письмо помечено 24-м днем Осенних Скал. Два доклада на один вечер – это слишком. Ступай отдыхать.

– Я уже отдыхаю. – Ли огляделся и передвинул два кресла к окну. – Теперь Валмона назовут притворщиком.

– Не ты, надеюсь.

– Бертрам слишком мужчина, чтобы добровольно превратиться в колоду, особенно при тебе. Кто его исцелил? Мориски?

– Нет. Я назвала бы это чудом, но тебе лучше прочесть самому и о чуде, и об Эпинэ, и о Паоне с Данарией. Пересказ никогда не бывает точен, а ты потом скажешь, что заметил.

– Проверяешь свои выводы?

– Немного, – созналась Арлетта, любуясь своим лучшим произведением. Запыленный с дороги и несомненно усталый, Ли был невозможно хорош собой. – Мне написала маркграфиня. Очень милое письмо с предостережением против дам Арамона.

– Ты вняла?

– С чего бы? Дочь в самом деле полезна при ловле бесноватых?

– Сын тоже, хоть и в меньшей степени. Мать все еще здесь?

– Да, и я этому рада. Приятная женщина: ни малейшей утонченности, говорит ужасающие вещи, причем исключительно в прозе. Мы проводим время просто отлично.

– Пригласи ее к завтраку. Как Проэмперадор я обязан выразить госпоже Арамона благодарность, а как честный человек – подтвердить, что репутация Селины под защитой не только моей, но и Райнштайнера.

– А что ты, как честный человек, выразил маркграфине?

– Ничего.

– Значит, это было невыразимо. Ты ее оставил?

– Да, – не стал запираться сын. Вдаваться в подробности он, впрочем, тоже не стремился, разве что ухмыльнулся каким-то своим мыслям.

– Прежде твои связи обходились без последствий.

– И опять ты знаешь больше, чем я думал.

– Наверняка я знаю лишь о Марианне, что и позволяет сделать вывод – остальные не доставляли хлопот.

– Баронесса их тоже не доставляла. Ты хочешь знать о Фриде?

– Не слишком, – слегка покривила душой графиня, – но должна. Она – дочь Рудольфа.

– Я бы сказал, что она – внучка Алисы и, если не путаю, троюродная племянница покойной Гудрун.

– Ты объяснил или отшутился?

– Тебе – объяснил. Пока Фриде хотелось величия и удовольствий по отдельности, все было прекрасно.

– Итак, она разглядела в тебе величие. Вплоть до королевского… Ты, дитя мое, отнюдь не похож на Фридриха, ты ни на кого не похож. У Рудольфа хорошая для нашего возраста память, он заметил, что из трех моих сыновей детского прозвища не чурается только самый страшный. Разумеется, он извинился за оговорку.

– Естественно, ведь он хотел сказать «старший», а «Ли» на взгляд Эмиля звучит лучше «Ми», и это так и есть. Давно хотел тебя поблагодарить за отсутствие на стенах Сэ младенческих портретов. Боюсь, будь они там, замок сгорел бы задолго до мятежа.

– Мой детский портретик именно это и сделал, – засмеялась Арлетта. – Сгорел… Мы жгли его вместе с твоим отцом и смеялись. Ты очень похож на Арно. Не для всех – все помнят маршала Савиньяка человеком, до конца цеплявшимся за дружбу, – для меня. С мужем я, вопреки крови Рафиано, была откровенна, теперь я откровенна с тобой.