Вчера, позавчера… - Владимир Алексеевич Милашевский

— Юрочка, но последнюю главу вы еще хотели доработать… Нельзя читать невыверенные вещи.

— Да, правда, — несколько вяло и полусонным голосом «ревенанта» сказал Юркун.

Этот потусторонний голос был свойствен Юрочке, когда он говорил о своем искусстве и своих планах.

Однако когда он говорил об искусстве других, то звук его голоса был очень ясен и звонок.

Хороший теплый августовский вечер сорвал литературное чтение!

— Ольга Афанасьевна скоро вернется?

— Да, к концу августа или к началу сентября. Хочет посмотреть на золотую осень на своей родине!

Тени сгущались. Мы разошлись.

Потом, уже позднее, я познакомился с блестящей женщиной, Ольгой Афанасьевной Глебовой-Судейкиной, которая жила вместе с Анной Андреевной в описанном доме.

Тут я и нарисовал тот акварельный портрет Ольги Афанасьевны, который уже много позднее захотела иметь Анна Андреевна.

Я любовался и этим «русалочным» выраженьем глаз и этими волосами бледного золота или цвета «Цинандали».

Так я тогда их назвал. Мои друзья считали это метким. Позднее Ахматова скажет:

Ты в Россию пришла ниоткуда, О мое белокурое чудо…

Конечно, это «ниоткуда» имеет какой-то другой смысл, чем географическо-пространственный. Анна Андреевна знала, что Ольга Афанасьевна в Россию не пришла, а выросла на ее земле и происходит от древних обитателей «Господина Великого Новгорода».

Эта волшебная красавица с ее обличьем и с ее «талантами» не имела ни одной «чужой капли» крови.

Но и «чудо» всегда, всегда приходит «откуда-то»! Иначе это не чудо!

«Серая госпожа», так я назвал «Историю», не отбросит ее в канаву. Теперь ею заинтересовалась западная мысль. И в Сорбонне написана о ней диссертация прирожденной француженкой.

Я часто сидел с ними двумя. Свет лампы не слишком бил в глаза. За окном липы в снегу. Я делал акварельные наброски. Один из них сохранился и попал в Пушкинский Дом… в папку… на полку.

Увы, эту акварель никто не видит. Француженок из Сорбонны нет!

Молчаливые вечера зимы 1921–1923 годов! Рядом с Невским тишина, как в Михайловском ночью.

В семидесятых годах женщина иной эпохи, иного строя души, иного образования скажет обо мне: «счастливый человек» и я удивлюсь этому названию! (Рецензия на мою книгу: «Вчера, позавчера» — «Мемуары счастливого человека».)

В биографии людей исключительных всё интересно, быть может, даже и тогда, когда в музыкальный мотив некоей песни, которую слагает «вспоминатель», вкрадываются какие-то дребезжащие, диссонирующие нотки!

Я никогда (а я бывал довольно часто именно в зиму 1921–1922) не встречал ни одной женщины среди посетителей Анны Андреевны. Это было довольно странно, так как весь Питер был полон девушками, пишущими стихи, и все они писали «под Ахматову».

Позднее я узнал, что в какой-то (разумеется, узкой) прослойке «петербургских» молодых женщин и девушек существовал суеверный слушок: «Она приносит женщинам несчастье».

Глупо, смешно, но представительницы прекрасного пола той эпохи обладали некоторыми потешными недостатками: они верили в приметы, в «дурной глаз» и прочие суеверия. Это считалось очень «женственным» и давало некоторое очарование «слабым», но милым существам!

Немного мистики, много эротики — вот облик распутинской эпохи. Если эти слагаемые убрать, то эпоха уже не та.

Так вот, несмотря на то, что все они упивались ее стихами, — в личных соприкосновениях с ней была какая-то опасливость, пугливость. Разумеется, всё это не «поголовно». Ирина, о которой я вспоминаю иногда, была «закадычной» подругой Анны Андреевны.

Потом перед войной и после войны пришли новые поколения. Этому глупому суеверию они бы удивились. И возмутились, если бы знали о нем.

А почему не упомянуть об этой чуши? Она характерна для женщин той эпохи, которую так неповторимо и ярко выразила поэтесса «Анна Всероссийская». Так ее называли!

И сейчас еще в Ленинграде живут милые старушки, которые в это верили и верят…

Мне от бабушки татарки… ………………… Завещала перстень черный.