Золото плавней - Николай Александрович Зайцев

захрумкал, двигая мощными челюстями. Микола потрепал его за гриву, поднял обе руки вверх, потянулся, улыбаясь солнцу, и, резко опуская руки вниз, станцевал лезгинку.

«Вот так вот, друг! – подмигнул он своему любимцу. – Прощай, свобода».

Конь, понимающе замахал головой и негромко фыркнул, мол, подумаешь, женитьба, бывает что и похлеще этого. Михайло, наблюдавший за старшим братом, перестал умываться и рассмеялся тихонько.

Подъесаул делано нахмурился:

– А ну, живо в хату! Пироги есть, пока горячие!

– Слухаю, ваше бродь! – Михайло стремглав бросился исполнять наказ.

– Слухает он, – проворчал старший брат, когда тот скрылся в доме. – Неуч!

Пританцовывая лезгинку, то ли от радости, то ли наоборот, Микола дошел до крыльца хаты, остановился, огляделся, вздохнул полной грудью, и, взъерошив чуб, зашел в хату.

Глава 39

Сватовство

Последняя треть девятнадцатого века ознаменовалась победой Российской империи в покорении Кавказа и его дальнейшим присоединением к ее территориям. Набеги враждебных непримиримых черкесов прекратились. По всей кавказской линии стало спокойнее. Станица Мартанская тоже зажила своей обычной мирной жизнью.

Осень в этом году выдалась сухая. Сентябрь был на исходе. Редкие дожди радовали уставшую за время созревания урожая землю, напитывая ее влагой.

Солнце уже не обдавало жаром, как в летние месяцы, но согревало своими лучами. Суховей, залетавший с вольных степных просторов, передал свою ветряную службу витрянке – умеренному ветру, доносившему с юго-запада легкую прохладу. «Витрянка подула – на охоту пора», – говорили старики в станице. Но порой витрянка разыгрывался на просторе и, набирая силу, дул по нескольку дней, раскачивая верхушки стройных и крепких раин. «Ничь витрюганиста була, ничого на охоте нэ пиймалы», – досадно оповещали охотники своих родных, вернувшись под утро без добычи.

Сегодняшний день выдался на удивление тихим. С утра от абсолютного безветрия воцарилась такая тишина, что было слышно ржание коней в степи.

Несмотря на ранний час, дед Трохим, опираясь на палку больше для солидности, чем по надобности, вышел на улицу. Огляделся не торопясь. «Куды ж то Васыль запропал? – спросил сам себя. – Неужто знова з хохлушкой кохается, бисова душа?»

– Здоровэнькы булы, Трохим! – поздоровался шабер Кушнарэнко, стоя у плетня в палисаднике. – Шось тоже у хате не сидится?

– Слава богу, односум, и тебе того же, – отвечал приветливо дед Трохим. – Тай унук, Васыль, кудысь убег, шоб вин сказывся. Работа жде, а вин з хаты долой.

– Тю, Трохимчику, то ж дило молодэ, казак вин справжий, знамо гайсаэ, – усмехаясь в густую бороду, потрунил над дедом Трохимом Кушнарэнко. Помнили станичники проделку Василя и хотя не со зла, но порой намекали в разговоре о том случае.

– Я вот его за ту гайсалку-то привяжу на базу и батюгом оттяну почем знать, – заворчал дед Трохим и, чтобы не оставаться в долгу, ответил: – А ты, шабер, як тот Иванко Язик, все тебе скалиться.

– Який Иванко? – переспросил Кушнарэнко – Шось то за Язик такий? Али знова, Трохим, сказки придумываешь?

– «Який, який», – передразнил соседа дед Трохим. – Такий. Жыв соби колысь у наший станыци одын козак, звалы його Иванко Язик. Нэвэлычкого вин був росту, трошкы горбатый, дуже головатый, на одно око слипый, на одну ногу крывый, та ще до того и волосся на голови було рыжэ-рыжэ, аж краснэ, наче вогнем горило, а морда уся була ластовынням обсыпана. Нэзавыдный був чоловичок оцэй Иванко своею прыродою, так затэ надилыв його Бог вэлыким розумом та хытрою розмовою, и кажный у станыци боявся зачипать його, бо трудно було упосли одчепыться – одбрые лучче всякой брытвы! Нэдаром и прозвыщэ йому попалось – Язик: язикатыще за його на словах та на рэчах нэ було ныкого у станыци.

Одного разу йихав Иванко Язик возом из стэпу до-дому, а дорога була вузэнька та ще й з обох бокив мэрзла рылля. Колы цэ дорогою наганяе його якый-сь пройизжый купэць та й крычыть:

– Эй, ты, хохол! Звэртай с дороги!

А Иванко кажэ:

– Та цэ виз, а нэ дроги.

– Я говорю тебе: звэртай!

– А як нэ знаеш так спытай!

Йидуть дали дорогою; купцеви на риллю звэртать нэ хочетьця, а Иванькови й подавно. Пройихалы балочку, пиднялысь на кряж, колы тут зараз выглянув панськый хутир, увэсь у садку, водяный млын и став, а дали уже вы-дно було и станыцю. От пройизжый и пытае:

– Эй, слушай! Это село или деревня?

– Яки дэрэвья? Тут у пана усякого дэрэва багато: есть дубкы, ясенкы, яблони й вышенькы, а вэрбы та тополя стилькы, шо й за дэнь нэ пощытаеш!

– Я не об этом спрашиваю! А чья это гребля?

– Чий став, того й грэбля!

– А чья мельница?

– Хто засыпав, того й мэлэтьця.

– А глубоко в ставу вода?

– До самысиынького дна.

– А человек может утонуть?

– Хоч и купця, так грэци визьмуть!

Пройихалы ище трохи мовчкы; от купэц опьять пытае Иванка:

– Сэло это или станыця?

– Насиялы всього: ячминь есть и пшеныця.

– Ты мне скажи: хто тут над вамы старший или хто у вас пан?

– Хто надив добрый жупан, то той и пан.

– Слушай, мужичок!

– А може й козачок!

– Ты нэ глухый?

– Глухый, эе глухый, а зроду такый!

– А ты меня слышишь?

– Та трохы нэдобачаю! А чого вам трэба?

– Да мне нужно знать, хто тут у вас самый главный, хто старше всех?

– Старшый всих? Э, так цэ вам трэба пройихать аж на той край станыци: там жыве баба Пэрэпэлычка, нэ мала и нэ велычка; старишэ тиейи бабы вы ныкого в станыци нэ найдэтэ; там така стара, така стара, шо так од витру й падае!

– Я не о том спрашиваю. Ты мне скажи, хто у вас в станице выше всих?

– Выще всих? Так бы вы й зразу пыталы! Выще всих у нас в станыци Стэпанюкова жинка, Пыстына! Там така здорова, чортяча баба, шо як увийдэ у церкву, так на цилысыньку голову выще всих людэй.

– Ах, да на кой черт твои бабы! Ты мне скажи, кого вы больше всех боитесь?

– Нэ розбэру, чого вам трэба! Вы колы хочетэ пытать, так пытайтэ, а лаятьця ничого! Кого бойимось? Шоб же и раньшэ так спытать! Мы бойимось у станыци найбильше поповых собак та обчественного бугая: у нас бугай здоровый-прэздоровый, рудый та страшный; а як идэ из черэды та зарэвэ, так и старэ, и малэ ховаетьця од його.

– Ах ты, бестолковый! Ну, скажи, кто тут вами управляет, кто вашу станыцю держыть?

– Хто ж там йийи дэржыть! Вона сама дэржытьця! Двир за двир зачепывсь, город до города прыгородывсь та так уси укупи и