Убийство номер двадцать - Сэм Холланд

себя. Ты читал какие-нибудь книги, Адам, когда только встретил Ромилли? Обо мне и моем прошлом?

– Кое-что читал.

– Кое-что читал! – Коул смеется. – Готов поспорить, что читал! Небось собрал всю возможную информацию о своем тесте и о женщине, на которой женился. Только вот большинство всех этих книжонок – не более чем макулатура. Напридумывали там всякой фигни, чтобы заполнить пробелы.

– Ты хочешь сказать, что твое детство было идеальным? – огрызается Адам.

– Ну конечно же нет. Мой отец был пьяницей и садистом. Моя мать – убийца. И я и на секунду не виню ее в этом. – Теперь голос Коула почти задумчив. Взгляд его отрывается от Адама, устремляясь куда-то вдаль. – Но то, что он творил… С ней… Со мной…

Коул замолкает, и слышно лишь позвякивание цепочки наручников, когда он закатывает рукав своей серой толстовки и обнажает предплечье – сморщенная кожа вся в беспорядочно раскиданных крошечных круглых шрамиках.

– День выплаты зарплаты, двадцатого числа каждого месяца. В эти дни он всегда напивался. Получив деньги, шел в паб со своими дружками. Пили до самого утра. Я слышал, как он возвращается домой, слышал крики снаружи. Бабахала входная дверь, когда он пинком захлопывал ее. И вот тут-то и начиналось самое интересное, старший детектив-инспектор Бишоп. Прямо с этого момента.

Адам не смеет пошевелиться, слушая Коула.

– Из-за нехватки денег моя мать бралась за любую подвернувшуюся работу – за все, что могла, чтобы на столе была еда. Чинила мою школьную одежду, раз за разом. Но все было более или менее нормально. День выплаты зарплаты – вот чего мы так жутко боялись. Начинал он с нее. Его медленные тяжелые шаги на лестнице, шум, когда он открывал дверь их спальни… Он вытаскивал ее из постели – она никогда не спала, ожидая его, – а я бежал к своей двери, приоткрывал ее на щелочку и смотрел, как он тащит мать за волосы вниз по лестнице. Иногда он бросал ее на пол и пинал вдобавок. Но она всегда старалась вести себя тихо. Ради меня. Чтобы защитить меня. Потому что чем больше шума она поднимала, тем сильней он ее наказывал. «Не разбуди соседей», – говорил он.

Элайджа делает большой глоток кофе из кружки.

– В лучшие дни он ее просто насиловал. Даже будучи ребенком, я понимал, что происходит. Этот ритмичный глухой стук, ее сдавленные крики… Но если он был слишком пьян, если у него не вставал? Вот тогда-то все становилось по-настоящему плохо. – Он проводит пальцем по своему предплечью, как будто впервые видит все эти шрамы. – Он приказывал мне спрятаться. И начинал считать. Вести обратный отсчет от двадцати и искать меня по всему дому. Простая детская игра. Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать. Кто не спрятался, я не виноват. Правило было только одно: чем дольше мне удавалось прятаться, тем меньшим было наказание. Знаете, насколько хорошо я с этим справился в ту ночь, старший детектив-инспектор Бишоп? – спрашивает он. – Можете угадать?

Адам чувствует, как рот наполняется слюной. Сглатывает.

– Не очень, – отвечает он.

Элайджа медленно кивает.

– Вот именно, что не очень. Отец тогда нашел меня, досчитав только до семнадцати. Семнадцать… Семнадцать раз он плюхался туда, в свое любимое кресло, и каждый раз выкуривал сигарету почти до фильтра. И семнадцать раз тушил ее об мою руку. Можешь себе представить, сколько времени это заняло? Всю ночь. Целую, на хер, ночь! Долгие часы темноты, когда я слышал, как плачет моя мать. Как умоляет его оставить меня в покое. – Он качает головой. – Но это было еще не самое худшее. Он был изобретательным человеком. Любил поэкспериментировать. Пятнадцать часов в тесном запертом шкафу. Пока ноги и спину не сводило судорогой и они не начинали пульсировать от боли. В другой раз, в самый первый, девять ударов ремнем. А в последний… – Он смотрит в стол. – Я добрался до двух. Он нашел меня только на счете «два». И знаешь, что он сказал? Что возьмет две части моего тела. Ухо, глаз… Палец.

Коул вытягивает на столе руки, растопырив пальцы, и Адам впервые замечает, что у него не хватает кончика мизинца.

– Я думал, это будет быстро. Это оказалось не так.

Он замолкает, погрузившись в болезненные воспоминания. Затем поднимает глаза.

– Хотя мой отец допустил одну большую ошибку. Он велел моей матери принести нож получше. Побольше. Чтобы выковырять мне глаз. Нож она принесла – и убила его.

Он вдруг поднимает взгляд, очнувшись от воспоминаний.

– Его ДНК – в моей крови, Адам. И в крови Мэгги Кларк. И твоей жены. И будет в крови ваших детей.

Пока Коул все это говорит, Адам чувствует, как дыхание у него становится все более частым и поверхностным. Как накатывает паника. Из-за того, что его так долго интересовало в Ромилли. Но нельзя позволить этому человеку залезть ему в голову, никак нельзя! Все, что представляет собой Коул, все, что происходило с ним… Это не Ромилли. Не та женщина, которую он любит.

Он уже получил ответы, за которыми пришел. Последние имена его жертв. И знает, что Элайджу никогда не выпустят отсюда. Что он умрет здесь. Будет гнить в одиночестве весь остаток своей жизни.

Адам подтягивает трясущиеся ноги под стул, чтобы встать. Больше нет нужды выслушивать все эти откровения. Он отступает назад, подальше от стула, от стола, увеличивая расстояние между собой и Коулом. Отвращение, желание поскорей убраться отсюда теперь сильны как никогда.

Он слышит, как открывается дверь, и быстро идет к ней. Но на пороге останавливается и опять поворачивается к Коулу.

– У тебя так и не вышло, – говорит Адам.

Коул поворачивается на своем стуле, не сводя с него глаз.

– Что не вышло?

– Закончить обратный отсчет от двадцати. Убить двадцать человек. Мы остановили вас с Мэгги. Ты даже близко не подобрался к концу.

Коул смеется, неожиданно и резко.

– Займитесь математикой, старший детектив-инспектор Бишоп. Время покажет. Сам увидишь.

Адам больше не ждет. Быстро шагает прочь по коридору, едва дыша, пока не выходит из тюремного блока. Слышит, как хлопают за ним тяжелые двери, когда он собирает свой телефон и вещи; оказавшись на улице, глубоко вдыхает холодный чистый воздух.

Останавливается рядом со своей машиной, кладет руки на ледяной металл капота, делая медленные вдохи. Он никогда больше туда не вернется.

Потом садится за руль и достает из бардачка обрывок бумаги. Дрожащими руками записывает имена и места, в том числе пустырь десятидневной давности. Начинает обратный отсчет от двадцати.

с 20 по 17. Четыре женщины во флигеле