Убийство номер двадцать - Сэм Холланд

Уэйн Оксфорд – 11

Женщина в парке – 10

Написать следующее имя едва поднимается рука. Пиппа…

Пиппа – 9

Три пациента в самом начале – скидываем до 6

Элли – 5

Марш – 4

Три. Осталось три пункта. Три пункта отделяют Коула от цели. Три человека, которых ни он, ни Мэгги уже никогда не убьют.

Адам заводит мотор и уезжает. Включает радио. Находит музыкальную станцию и прибавляет громкость. Но все равно по-прежнему слышит Элайджу Коула у себя в голове. Его смех. Его насмешливый тон.

Время покажет, сказал он.

Сам увидишь.

* * *

Лязг металла о металл: двери захлопываются. Голоса, крики – злобная невнятная ругань из соседней камеры.

Меня перевели в женскую тюрьму. Из камеры временного содержания в отделе полиции – сюда. Теперь это мой дом. Я тут совершенно одна. Сижу, притихнув.

Они говорят, что скоро приведут кого-нибудь поговорить со мной. «О чем?» – гадаю я. Мне дали какие-то лекарства – таблетки, от которых притупляются чувства и путается в голове.

Чтобы скоротать время, я думаю о тебе. Представляю, как твои темно-карие глаза смотрят на меня. Как ты улыбаешься и распахиваешь объятия. Будешь ли ты улыбаться теперь, когда я так разочаровала тебя? Теперь, когда я не справилась со своей задачей?

Но я пыталась, Элайджа, я пыталась! Ты всегда знал, что мне нужно. Будь то улыбка, или горстка конфеток, или твоя рука у меня на плече, легонько стискивающая его. Или нечто большее, когда я стала старше. Тюремные охранники попустительствовали нам, оставляя наедине в комнате для свиданий. Ты знал, как мне это нравилось, когда я умоляла о большем, просила еще. Стоя на коленях на холодном твердом полу. Ну пожалуйста!

Ради тебя я всегда была готова на все что угодно. И до сих пор готова.

Слышу в коридоре шаги охранников, отяжелевших от бесконечных чаепитий с печеньем. Ключи позвякивают у них на поясе. Заслонка щели в двери открывается; на меня смотрят лишенные тела глаза. Прищуриваются, и каждый раз я вижу в них неодобрение.

Даже если мне разрешат выйти из камеры, я знаю, что другие заключенные будут держаться от меня подальше. Они инстинктивно понимают, над кем можно издеваться, а кого следует уважать или, по крайней мере, просто оставить в покое. Ради своей же собственной безопасности.

Но я слышу, как они перешептываются. Чокнутая… Отмороженная… Убийца копов. Последнее – с налетом уважения и опасливого трепета.

Заслонка медленно захлопывается. Крик: «В третьей камере все тихо!»

Сейчас они оставят меня одну. Ненадолго. Минут на десять или около того. Но этого хватит.

Они отобрали у меня простыни, шнурки от ботинок, ремень. Все, что может сейчас пригодиться. Но они не знают меня. Не знают, на что я способна.

Я привыкла к крови. К ее запаху, к тому, как она ощущается – липкая и теплая. К тому, как она засыхает у тебя коже, словно какое-то защитное покрытие. Кровь у каждого из нас уникальна; она поддерживает в нас жизнь, растекаясь по нашим венам.

Вот почему я сохранила немного крови своих жертв. Это я убила их, и они принадлежали мне. Мне хотелось сохранить хотя бы какую-то часть их до завершения своей миссии.

Выставляю перед собой руку ладонью вверх, склоняю над ней голову. Думаю о том, что я сделала с Адамом, как заставила его мучиться. Он все-таки выжил, но сейчас я ничего не могу с этим поделать. По пролитому молоку не плачут, как частенько говаривал Элайджа.

Только вот сейчас прольется не молоко, а кровь. И по ней тоже плакать не стоит.

Рука бледная, теплая. Провожу холодным пальцем вниз к запястью, вдоль бледно-голубых линий, просвечивающих под кожей, – до чего же она тонкая! Уже почти чувствую запах крови, слышу, как она бежит у меня в жилах. Прижимаюсь к руке губами. И запускаю в нее зубы.

Боль приходит не сразу.

Сначала – сладковатый теплый привкус на языке. Кровь течет густо и быстро. Заполняет рот, стекает по подбородку, когда я сильней стискиваю челюсти, откусывая большой кусок собственной плоти. Выплевываю его на пол. Теперь уже вся рука горит огнем, пронизанная обжигающей горячей болью. Что пульсирует в такт сердцу, перекачивающему кровь. По лицу у меня катятся слезы, но я не обращаю на это внимания. Я должна сделать так, как ты мне сказал. Ни больше, ни меньше.

Перевожу взгляд на свое левое запястье. Кожа сухая, белая, теплая. Но это ненадолго. Опять терзаю резцами собственную плоть, стремясь проникнуть как можно глубже. Вгрызаюсь в сеть артерий и вен, перемалываю зубами сухожилия, пока не чувствую во рту горячий комок.

И понимаю, что дело сделано.

Даже если они найдут меня прямо сейчас, мне уже нет спасения. Голова у меня легкая, все тело плывет от боли. Я ложусь на пол, вдыхая вездесущую вонь дезинфицирующего средства и запашок ярости, боли и потери, оставшийся от тех женщин, которые были заперты здесь до меня.

Я выполнила свою задачу. Я сделала то, о чем ты просил.

Я опять слышу тебя – в последний раз. Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать, как ты обычно говорил.

Только вот ты ушел навсегда.

И я ушла навсегда.

Кто не спрятался, я не виноват.

ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ

ПЯТНИЦА

Эпилог

Адам нажимает на кнопку домофона рядом с золотой табличкой на стене. На ней перечислены три имени, под каждым – впечатляющий набор букв. Эти люди знают свое дело. Слышит ответный треск электрического замка и толкает дверь, входя в тихий вестибюль. Никого здесь нет.

Это совсем маленькое помещение, с двумя синими креслами перед журнальным столиком. На стене листок с печатными буквами: «Просим подождать. Мы скоро к вам выйдем».

Адам делает несколько нервных шагов по кафельному полу, засунув руки в карманы. Достает свой телефон и быстро набирает сообщение.

«Я делаю это только для тебя Х», – пишет он.

Ответ приходит сразу же. «Ты делаешь это для себя. Это того стоит Х».

И тут же вдогонку: «Но спасибо тебе Х».

Адам улыбается. Он уже представляет, как скоро увидит Ромилли, расскажет ей, как все прошло. Это то самое место, куда ходит она сама, тот же специалист. Он никогда не представлял себя на сеансе психотерапии, и все же он здесь.

Чтобы слегка успокоить разгулявшиеся нервы и не расхаживать взад и вперед, Адам садится в одно из кресел, скрещивает руки на груди и закидывает