История о пропавшем ребенке - Элена Ферранте

Эльза не предпринимала ровным счетом ничего, чтобы повлиять на Рино; напротив, она все только усложняла. Мне категорически не нравилось, что она кокетничает с Рино на глазах у Иммы и строит из себя многоопытную развязную бабу – это в ее-то пятнадцать лет. Меня бесило, в какой свинарник они превратили комнату, в которой раньше Эльза жила с Деде, а теперь с Рино. Утром Эльза, не выспавшаяся, торопливо завтракала и убегала в школу. Вскоре выползал Рино, больше часа сидел за столом, потом еще на полчаса закрывался в ванной, потом одевался, слонялся по квартире и шел встречать Эльзу из школы. Они возвращались, весело обедали и тут же запирались у себя в комнате.

Это была не комната, а место преступления. Эльза не разрешала мне ничего там трогать, но ни одному из них и в голову не приходило хотя бы открыть окно или немного прибраться. Поэтому я до прихода Пинуччи спешно наводила в комнате порядок: еще не хватало, чтобы она учуяла запах секса и обнаружила прочие следы их близости.

Пинучча к тому, что у нас творилось, относилась крайне неодобрительно. Мои одежда, обувь, макияж и прическа вызывали у нее восторг – она считала, что именно так и должна выглядеть современная женщина, но в том, что касалось Эльзы, она находила мое попустительство слишком уж современным – мнение, разделяемое большинством обитателей квартала. Однажды утром случился совсем уж неприятный эпизод. Я сидела за столом и пыталась работать, когда ко мне подошла Пинучча. В руке она держала использованный презерватив, завязанный узлом, чтобы не вытекла сперма. «Смотри, вот, нашла на полу возле кровати», – сказала она, передернувшись от отвращения. Я, не отрываясь от компьютера, с деланым равнодушием ответила: «А мне-то ты зачем это притащила? У нас что, мусорного ведра нет?»

По правде говоря, я ощущала свою полную беспомощность. Поначалу я надеялась, что все как-нибудь наладится само собой. Дня не проходило, чтобы мы с Эльзой не поцапались, но я старалась сдерживаться: шок, вызванный отъездом Деде, еще не прошел, и я боялась потерять и вторую дочь. Я все чаще спускалась к Лиле и просила ее поговорить с Рино: «Он хороший парень и все поймет. Просто объясни ему, чтобы был чуть-чуть аккуратнее». Но Лила каждую мою просьбу воспринимала как повод для ссоры.

– Выгони его, и дело с концом. И вообще, почему он живет у тебя? У нас что, места мало? А если Эльза захочет его видеть, пусть приходит в любое время. Всего-то и надо, что в дверь постучать.

Еще чего! Моя дочь будет стучать к ней в дверь, чтобы переспать с ее сыном!

– Нет уж, пусть живут у меня.

– Ну, раз тебя все устраивает, о чем тогда говорить?

– Лила, – вздохнула я, – я прошу тебя поговорить с Рино. Ему двадцать четыре года. Неужели ты не можешь сказать ему, чтобы он вел себя как взрослый мужчина? Я устала ругаться с Эльзой. Кончится тем, что у меня сдадут нервы и я выставлю ее из дома.

– Значит, проблема не в моем сыне, а в твоей дочери.

Все эти тягостные разговоры ни к чему не приводили; она знай себе посмеивалась, и я уходила, так ничего от нее и не добившись. Однажды вечером, когда мы сидели за ужином, с лестницы раздался вопль: Лила кричала Рино, чтобы немедленно шел домой. Он вскочил из-за стола, Эльза – за ним, но Лила, увидев ее, рявкнула: «Иди к себе и не лезь не в свое дело!» Дочь вернулась назад как оплеванная. Внизу бушевал страшный скандал. Орала Лила, орал Энцо, орал Рино. На Эльзу было жалко смотреть: она заламывала руки и приставала ко мне: «Мама, что там происходит? Сделай что-нибудь! За что они с ним так?»

Я молчала. Через некоторое время крики стихли, но Рино не возвращался. Эльза уговорила меня сходить узнать, что случилось. Я спустилась. Дверь мне открыл Энцо. Он выглядел подавленным и даже не пригласил меня войти.

– Лина сказала, что он не умеет себя вести, поэтому будет сидеть дома.

– Я хочу с ней поговорить.

Мы спорили до поздней ночи. Энцо, мрачнее тучи, заперся в спальне. Я сразу поняла, чего добивается Лила – моей благодарности. Она выполнила мою просьбу: увела сына домой и обругала его. Теперь она ждала, что я скажу ей: «Твой сын мне как родной. Я очень рада, что он живет у меня и спит с Эльзой. Больше я слова дурного про него не скажу, обещаю». Я отчаянно сопротивлялась, но потом сдалась, и она отпустила Рино со мной. Не успели мы выйти за порог, как они с Энцо снова начали кричать друг на друга.

Рино долго благодарил меня:

– Я всем тебе обязан, тетя Лену. Ты лучше всех, кого я знаю. Я всегда буду тебя любить.

– Не такая уж я хорошая, Рино. И будь добр, помни, что у нас одна ванная. Кроме вас с Эльзой, ею пользуемся мы с Иммой.

– Ой, прости! Я забывал, но больше так не буду.

Он постоянно извинялся, но от своей забывчивости так и не избавился. Не со зла, конечно! Также он постоянно твердил, что скоро найдет работу и возьмет на себя часть расходов по дому, что впредь постарается не доставлять мне никаких неудобств и что бесконечно меня уважает. Работу он так и не нашел, и наш быт нисколько не улучшился, если не ухудшился. Лиле я больше не жаловалась, а на ее вопросы отвечала: «У нас все хорошо».

Я видела, что их отношения с Энцо разладились, и не хотела подливать масла в огонь. Меня тревожило, что сами их ссоры изменились. Раньше орала Лила, а Энцо помалкивал, но с недавних пор все пошло иначе. Лила заходилась в крике, и ее пронзительный голос, доносившийся до меня сквозь пол, звучал каким-то болезненным визгом; я часто слышала имя Тины. Потом вступал Энцо, взрываясь безудержным потоком ругательств на диалекте. Лила умолкала, а Энцо продолжал бушевать. Наконец, и он стихал, и тут же хлопала дверь. Я напрягала слух: на лестнице стучали шаги Лилы, постепенно растворяясь в шуме проносящихся по шоссе машин.

Еще недавно Энцо в подобных случаях бросался за ней, но не теперь. «Может, спуститься, поговорить с ним, – думала я. – Он же сам недавно объяснял мне, как тяжело Лиле, и призывал быть к ней снисходительнее». Но я ничего не предпринимала и сидела у себя, надеясь, что Лила скоро вернется. Скоро она никогда не возвращалась: могла уйти на целый день, а то и пропасть на всю ночь. Куда она ходила? После слов Пьетро я воображала, как она прячется в какой-нибудь библиотеке или бродит по Неаполю, вглядываясь в каждое здание, каждую церковь, каждый памятник и мемориальную доску. А может, она совмещала одно с другим: сначала исследовала город, а потом копалась в книгах. Семейные перипетии так меня измотали, что мне не хватало ни времени, ни сил поговорить с ней о ее новом увлечении; впрочем, при мне она никогда о нем не упоминала. Я знала, как она загорается, когда ей что-то интересно, и меня не удивляло, что она тратит на свои изыскания столько энергии. Беспокоилась я, только когда она исчезала после очередного скандала и – с тенью Тины за спиной – на всю ночь терялась где-то в лабиринтах города. На ум приходили подземные туннели из туфа, катакомбы с рядами человеческих и почерневших бронзовых черепов, наводящие на мысли о душах несчастных бедняков, похороненных в церкви Пургаторио-ад-Арко. Иногда я не ложилась спать, пока не услышу стук входной двери и ее шаги на лестнице.