История о пропавшем ребенке - Элена Ферранте

В один из этих ужасных дней к нам нагрянула полиция. После ссоры с Энцо Лила, как обычно, ушла; через некоторое время я выглянула в окно и увидела, что к нашему дому направляется несколько стражей порядка. Я испугалась, что с Лилой случилось несчастье, и выскочила на лестничную площадку. Но полицейские явились за Энцо: у них был ордер на его арест. Я спросила, в чем дело, и в ответ услышала грубый совет заткнуться. На Энцо надели наручники и увели. С лестницы он крикнул мне на диалекте: «Когда Лила вернется, передай ей, чтоб не волновалась. Это какая-то ошибка».

Мы долго не могли выяснить, в чем его обвиняют. Лила мигом забыла обо всех их разногласиях и бросила все силы на то, чтобы ему помочь. Она не рассуждала – она действовала. Расшумелась она всего один раз, когда ей сказали, что, поскольку их брак с Энцо не зарегистрирован, мало того, формально она замужем за Стефано, считаться женой Энцо она не может и свидания с ним не получит. Она потратила кучу денег, чтобы подать ему весточку и по неофициальным каналам передать, что она делает для него все возможное.

Мне снова пришлось обратиться к Нино. Мариза говорила, что это бесполезно, что он палец о палец не ударил даже ради отца, матери, братьев и сестер, но мне он снова помог – то ли чтобы произвести впечатление на Имму, то ли чтобы показать Лиле, пусть через меня, какой властью он теперь обладает. Впрочем, даже он не мог выяснить, в какую передрягу попал Энцо, и по крохе сообщал мне добытую информацию, разбавленную предположениями, мало заслуживающими доверия. Что же все-таки произошло? Мы знали наверняка, что на одном из допросов Надя, охотно делавшая все новые признания, назвала имя Энцо. Ему припомнили те давние времена, когда он вместе с Паскуале посещал собрания студентов и рабочих на виа Трибунали и участвовал в манифестациях против официальных представителей НАТО, живших на виа Манцони. Следствие пыталось выставить Энцо сообщником преступлений, в которых обвиняли Паскуале. На этом факты заканчивались и начинались предположения. Возможно, Надя утверждала, что Энцо склонял Паскуале к преступлениям не политического, а уголовного характера. Она могла, например, заявить, что ряд кровавых расправ, в том числе убийство Бруно Соккаво, совершил Паскуале, а спланировал Энцо. Или сказать, что знает со слов Паскуале, что Микеле и Марчелло убили они трое: он, Антонио Капуччо и Энцо Сканно, дружившие с детства и одинаково ненавидевшие братьев Солара.

Это были трудные годы. Устройство мира, в котором мы выросли, рухнуло. Прежние знания и навыки, приобретенные с таким трудом и помогающие находить верные ориентиры в политике, внезапно лишились смысла. Такие термины, как «анархист», «марксист», «грамшист», «коммунист», «ленинист», «троцкист», «маоист», «защитник рабочего класса», вдруг превратились в устаревшие ярлыки, чуть ли не в ругательства. Эксплуатация человека человеком и погоня за чистоганом, еще недавно заслуживавшие безусловного осуждения, вернулись под лозунгом свободы и демократии. Между тем еще остававшимся революционным организациям были решительно перекрыты все источники финансирования – как законными, так и незаконными методами. Росло число убийств, людей ни за что хватали и сажали в тюрьму, простой народ жил в атмосфере страха. Такие деятели, как Нино, пробравшийся в парламент, или Армандо Галиани, прославившийся как тележурналист, вовремя сообразили, что климат меняется, и успели приспособиться к новым погодным условиям. Для меня было очевидно, что Надя пользуется мощной поддержкой, в благодарность давая нужные следствию показания. Паскуале и Энцо были слеплены из другого теста. Насколько я понимаю, они продолжали думать и изъясняться, нападать и защищаться посредством тех выражений, которые усвоили в шестидесятые и семидесятые. Паскуале даже в тюрьме не сломался и молчал как рыба, ни в чем не признавался, но и не пытался оправдаться. Энцо, в отличие от него, говорил. Как всегда, с трудом, тщательно взвешивая каждое слово, он открыто заявлял о своих коммунистических симпатиях, но категорически отвергал все обвинения в свой адрес.

Что до Лилы, то она направила весь свой острый ум, всю свою природную злость на то, чтобы с помощью дорогущих адвокатов вытащить Энцо из беды. Энцо планировал преступления? Энцо участвовал в акциях боевиков? Когда бы он это успел, если все эти годы с утра до вечера вкалывал в Basic Sight? И как он мог вместе с Антонио и Паскуале убить Солара, если в это время был в Авеллино, а Антонио в Германии? Но даже если допустить, что это были они, свидетели сразу бы их узнали, хоть в масках, хоть без – им ни за что не удалось бы проскользнуть в квартал незамеченными.

Но все это не имело никакого значения, машина правосудия перла вперед, и я уже начала бояться, что арестуют и Лилу. Надя называла все новые и новые имена. Задержали нескольких участников собраний на виа Трибунали: один из них работал в ООН, другой – в банке. Добрались даже до Изабеллы, бывшей жены Армандо, тихой домохозяйки, вышедшей замуж за технического специалиста международной компании «Энель». Надя не выдала только двоих: своего брата и, вопреки нашим опасениям, Лилу. Возможно, дочь профессора Галиани сочла, что нанесла ей достаточно сильный удар, обвинив Энцо. Возможно, при всей своей ненависти к Лиле она слишком уважала ее и после долгих колебаний так и не решилась втянуть в это дело и ее. Возможно, она просто ее боялась. Мне хотелось верить, что она знала о Тине и пожалела Лилу или, что вероятнее, поняла, что матери, пережившей потерю ребенка, уже ничем не навредишь. Между тем обвинения против Энцо за нехваткой доказательств лопались одно за другим: машина правосудия засбоила и сбавила обороты. Он провел под арестом несколько долгих месяцев, но уличающих его фактов набралось ничтожно мало: старая дружба с Паскуале, участие в собраниях рабоче-студенческого объединения во времена Сан-Джованни-а-Тедуччо и то, что убогую лачугу в горах Серино, где скрывался Паскуале, снимал один из авеллинских родственников Энцо. Постепенно Энцо превращался из заказчика, организатора и исполнителя кровавых преступлений в обычного человека, симпатизирующего революционному движению. После того как было доказано, что эти симпатии никак не связаны с действиями криминального характера, его наконец отпустили домой.

Дело Энцо тянулось почти два года, и за это время в квартале за ним закрепилась репутация более опасного, чем Паскуале Пелузо, террориста. «Паскуале, – толковали люди на улицах и в магазинах, – мы знаем с детства. Хороший парень, всю жизнь работал, а если в чем и виноват, то только в том, что не умеет хитрить, он коммунист, как и его отец, и остался коммунистом даже после падения Берлинской стены. Он взял на себя чужую вину и никогда никого не выдаст». Про Энцо они говорили: «Больно уж он умный. Все молчком да молчком, а сам в своем Basic Sight миллионами ворочал. А главное, связался с Линой Черулло, и она им крутила как хотела, вот уж у кого черная душа – она еще умнее, чем он, и еще опаснее. Эта парочка на все способна». Пересуды сплетников привели к тому, что уже никто не сомневался: Лила и Энцо – кровавые убийцы, благодаря своей хитрости сумевшие выйти сухими из воды.

В этих условиях их фирма, которая и так переживала не лучшие времена из-за пренебрежения со стороны Лилы и ее огромных расходов на адвокатов, оказалась на грани краха. По взаимному согласию они ее продали. Энцо часто говорил, что она стоит миллиард лир, но они выручили только пару сотен миллионов. С Лилой они больше не ссорились, но весной 1992 года разошлись и как партнеры по бизнесу, и как семейная пара. Энцо оставил Лиле большую часть денег, а сам уехал в Милан искать работу. Однажды он попросил меня: «Не бросай ее, она не в ладах с собой. Плохая ее ждет старость». Какое-то время он регулярно писал, и я всегда отвечала. Несколько раз он мне позвонил, а потом пропал.