Обрученная с розой - Симона Вилар

Анна сухо спросила:

– Простите и вы меня, сударыня, но ответьте, разве вам порой не бывает горько оттого, что вы, принцесса из дома графов Суррей, обретаетесь в безвестности в этом… в этом…

Она оборвала себя, опасаясь оскорбить леди Джудит, но та улыбнулась:

– Бывало. И не раз. Но это проходит, как и многое другое. Чаще же я не знаю, как и благодарить Господа за то, что Он укрепил мой дух, когда решалась моя судьба. Ибо нет во всем христианском мире человека, с которым бы я желала поменяться местами…

Помолчав, она добавила:

– Даже с королевой Англии.

Анна вздрогнула, словно пробуждаясь, и неожиданно для самой себя спросила:

– Но разве не мучает вас то, что вы пошли против воли родителей, изменили долгу, что над вами тяготеет проклятие отца?

Теперь пришел черед смутиться Джудит Селден.

– О да… И это самый сложный вопрос, какой вы могли бы задать. Но тогда, когда я бежала с Саймоном, я знала, что совершаю страшный грех и что горькими минутами раскаяния искуплю свою любовь. Но человек ко всему привыкает. И если муки и сомнения порой одолевают меня, я смотрю на лица своих дочерей, на Саймона и думаю о том, как могла бы сложиться моя жизнь с жестоким и грубым Пемброком. Тогда все сомнения тают, как туман под утренним солнцем. Говорят, браки совершаются на небесах. И это поистине так. Я не сомневаюсь, что мой ангел-хранитель вел меня, когда я перед самой свадьбой решилась бежать с безвестным молодым рыцарем…

Поздней ночью, когда в замке погасли все огни, несколько человек собрались во дворе у колодца перед донжоном. Стояла непроницаемая тьма, из крепостных рвов тянуло тинистой гнилью.

– Благослови вас Господь за вашу доброту, – сказала Анна, протягивая сэру Селдену руку.

Рыцарь почтительно поцеловал тонкие пальцы девушки. Анна тепло простилась с леди Джудит и села в седло. Ей предстояло ехать рядом с Гарри, облаченным в рясу и остроконечный монашеский капюшон. На Анне было одеяние провинциального клирика; Майсгрейв и Фрэнк были одеты как простые ратники – в куртки из буйволовой кожи и стальные поножи. Вязаные коричневые оплечья оставляли открытыми лишь лица, на головах поблескивали стальные каски.

Сэр Филип подошел попрощаться с супругами Селден, и Анна слышала, что речь зашла о проводнике, который будет сопровождать их до Лондона. Затем Майсгрейв попросил позаботиться об Оливере, и Анна вздохнула. Вот и еще одним спутником меньше. Но – хвала Всевышнему! – Оливер жив. И хотя Майсгрейв перед отъездом навестил юношу и сказал, что всегда рад принять его в Нейуорте, что станет делать у него в замке калека?

Анна повернулась к Гарри:

– А ну-ка, повтори то, чему я тебя научила.

Гарри елейным голосом нараспев протянул несколько латинских изречений. Усвоил он их моментально, говорил свободно и правильно. Анна усмехнулась:

– Быть тебе монахом, плут!

Гарри засмеялся:

– Настоятелем, не меньше. И желательно в женской обители.

Он был весел, а Анне было не по себе.

Ночь выдалась звездная и сухая. Чтобы не опускать большой подъемный мост, они выехали через калитку у ворот и по узким дощатым мосткам гуськом потянулись на другую сторону рва. Потом донесся скрип петель – мостки тоже подняли. Анна оглянулась. На башне над воротами смутно белело покрывало леди Джудит. Анна помахала ей, а затем тронула повод. Впереди их ждали темный лес, бесконечная ночь и полная опасностей дорога. Девушка взглянула на Майсгрейва, вновь подумав об алмазе королевы на его руке и о той пропасти, что пролегла между нею и рыцарем. В этот миг она невольно позавидовала леди Селден, которая оставалась в кругу близких, рядом с человеком, которого так любила.

Когда ночь близилась к рассвету, путники достигли предместий столицы. Майсгрейв отпустил проводника, и они остановились у заставы неподалеку от Вестминстера.

Был тот час, когда из окрестных селений в город устремляются крестьяне с тележками, груженными овощами и зеленью, когда сероватый туман еще клубится между строений, а молочницы спешат с посудинами, полными теплого, пенистого молока. Еще молчали птицы, люди зябко поеживались в сырой предрассветной мгле, а массивные кованые ворота не торопили отворять.

Путники спешились, смешавшись с толпой. Анна, поглаживая холку своей лошади, разглядывала высокие кровли Вестминстера, ажурное каменное кружево аббатства. В памяти всплыло, как она, будучи еще ребенком, проезжала здесь с отцом под торжественный звон колоколов и восторженные клики. Разве могла она тогда подумать, что ей придется тайком, переодетой в мужское платье, пробираться в город, в котором так чтили графа Уорвика?

Раздавшийся с башен аббатства удар колокола заставил ее вздрогнуть. Она не могла оторвать глаз от преграждавших дорогу закованных в броню стражников, которые досматривали всех въезжавших в город. Стоявшая рядом с нею торговка с корзиной устриц на голове возмущенно завопила:

– Боже правый! Сколько можно! Им, видно, не терпится показать, что они не даром едят хлеб, чтоб он застрял в их поганых глотках!

И тут же Анна услышала, как она громко сказала, обращаясь к соседке:

– Говорят, ищут какого-то ланкастерца, похитившего из-под самого носа короля знатную леди. Видать, он малый не промах, этот парень, раз его ловят по всей Англии.

Анна переглянулась со своими спутниками. В эту ночь их уже не раз останавливали на дорожных заставах, разглядывая при свете смоляных факелов их охранную грамоту. До сих пор все сходило благополучно.

Гарри держался невозмутимо. Скроив смиренную мину, он приблизился к стражнику, который, обнажив голову, поспешил к нему за благословением. Девушка едва не прыснула, глядя, с какой важностью держится сей мнимый монах, изрекающий высокопарную бессмыслицу на латыни.

– Compone lachrymas,[74]– совершенно ни к месту брякнул Гарри, благословляя стражника, а затем, достав из широкого рукава рясы грамоту аббата Ансельма, протянул ее благословляемому. – Deus vobiscum![75]Я, смиренный монах из обители святого Августина, по приказанию нашего доброго настоятеля следую в Лондон к приору аббатства Святой Клары. Pigiritia mater vitiorum.[76]А со мною наш клирик, писец и двое стражников. Silentio et spera. Amen.[77]

Их беспрепятственно пропустили, и путники, в который раз облегченно вздохнув, двинулись по Чарринг-Кросс.

Когда крытые соломой домики Чарринг-Кросс остались позади, путники двинулись по Стрэнду, одной из красивейших улиц Лондона, по одну сторону которой теснились дома с покатыми кровлями, а по другую – возвышались великолепные особняки знати, окруженные зелеными садами, спускавшимися к самой реке, и имевшие свои собственные причалы. Впереди показались темные кровли Темпл-Бар – ранее жилища рыцарей-тамплиеров, а с начала прошлого века судебного подворья, где учились дети знати и которое представляло собой как бы третий английский университет после Оксфорда и Кембриджа. За Темплом и воротами Ледгейт начинался уже сам город.