Когда я вгляделся в твои черты - Victoria M. Vinya

есть «незначительная» логическая ошибка.

― Не манипулируй моими словами.

― Я лишь хочу разобраться. ― Эрен сделал глоток кофе и инстинктивно пошарил по призраку карманов брюк в поисках сигарет, затем разочарованно прицокнул. ― Что-то не видно, чтобы ты была счастлива, имея и своего мужа, и кучу денег.

― Возможно, счастье я испытаю лишь в какой-нибудь другой жизни. ― Микаса скептично пожала плечами. ― Знаешь, в детстве мне казалось, будто я переродилась, и на самом деле у меня уже за плечами есть целый путь. Ещё и сны такие красочные снились об этом, но я уже почти ни одного не помню… У меня было хорошее воображение. Хотя вот один старый фанатик из древнего элдийского храма был убеждён, что я действительно помню прошлую жизнь.

― Какой ещё фанатик из элдийского храма? ― удивлённо спросил Эрен, вперив в неё любопытные глазища.

Микаса закусила губу и многозначительно улыбнулась.

― Ты в школе не отличался прилежанием, поэтому освежу тебе память: в учебниках истории относительно старых элдийских верований есть всего парочка предложений, что-то там о поклонении божественным гигантам. Как оказалось, это небольшое открытие принадлежит культу… как же он там назвал? Культ параллельных миров или типа того. На днях мы с Вадимом вернулись из одного курортного поселения, где я забрела в древний храм во время ночной прогулки. Я была в подавленном настроении и открыта для любых бредовых бесед. У меня состоялся откровенный и необычный разговор со служителем этой церкви. Чего я только не услышала! О столетних типа исследованиях прихожан, у которых внезапно проснулась память о прошлой жизни и даже о людях, которые могли превращаться в гигантов. Абсурд в высшей степени. Но я впервые за много лет рассказала ему о своих кошмарах и об одном единственном счастливом сне.

Эрен ощущал крайнюю степень взволнованности, аж до покалывания в кончиках пальцев. Микаса никогда не была с ним так откровенна насчёт воспоминаний о прошлой жизни, а единственный момент, когда она была готова поделиться с ним, был упущен из-за досадного падения с яблони.

― Ты не рассказывала мне о тех кошмарах, сколько я ни умолял, и был вынужден просто смотреть, как ты ревёшь, отмывая руки от приснившейся тебе крови, не имея возможности хоть чем-то помочь.

― Мне и сейчас не хочется говорить о кошмарах. Ты действительно ничем не мог помочь. Но, как я и сказала, есть один счастливый сон. Хотя «счастливый», конечно, не до конца подходит к нему, но я редко вижу хорошие сны, а этот самый лучший из всех.

― И что же в нём такого особенного?

― Там есть… мальчик… ― Микаса набрала в лёгкие побольше воздуха и сжала руку в кулак.

― Мальчик? ― удивился Эрен. ― И кто же он?

― Я не знаю. Странный сон… Мне в нём лет десять, не больше. Я дремлю у высокого стога сена, и ко мне подбегает мальчик: его фигуру обрамляет солнце, но такое, знаешь, как будто конфетное, с рисунка в детской книжке. Он протягивает руку, и я без раздумий хватаюсь за неё ― тёплую и родную. Я люблю эту руку, ― чуть слышно, смущённо добавила она и опустила ресницы, словно погружалась в собственные грёзы. ― Мы бежим через бескрайнее поле, а позади виднеется огромная каменная стена. Я всё не свожу глаз с его спины на фоне голубого витражного неба, спотыкаюсь, дыхание у меня сбивается. ― Микаса приложила кулачок к груди, словно пыталась наяву унять сбившееся дыхание. ― Насекомые вокруг так и шныряют, птицы поют. И вдруг небо становится тёмным, тяжёлым, и звёзды по нему разлиты, как молоко. А мальчик поворачивается ко мне и всё кричит: «Микаса! Пойдём, покажу, где я буду спать!» ― и крепче сжимает мои пальцы. Раньше в этих снах я видела его лицо, видела глаза и точно знала, как люблю эти глаза. И его я люблю. А теперь, как ни стараюсь, ни черта не могу вспомнить… И вот мы бежим, а мне мерещится, что небо вот-вот рухнет нам на головы! Представляешь, какая глупость? Но как же я счастлива. Так и бежала бы до смерти с ним на край света!.. Но тут я понимаю, что больше не держу его руку, и спины перед глазами нет, а впереди лишь эти разлитые мерцающие звёзды, и в них упирается верхушка гигантского одинокого дерева на холме с могилой у разросшихся корней. Мне становится так пусто, что жить больше не хочется… Такой вот сон.

― По-твоему… это счастливый сон? ― не моргая, прошептал Эрен дрогнувшим голосом.

Микаса подтянула к груди колени, обхватила обеими руками и опустила на них голову.

― Мне трудно выразить словами… Понимаешь, я ни про кого со всей уверенностью не думала так — что люблю. Даже когда в сердцах лепетала об этом мужу. Но во сне я люблю того мальчика, и всё тут. С самого детства со мной чувство необъятной, ничем невосполнимой утраты ― чувство любви к человеку, которого я никогда не знала. Это больно и странно. Но мне хочется возвращаться в этот сон снова и снова, чтобы опять любить его. В каком-то смысле это моё счастье.

Микаса сомкнула веки, и под её ресницами заблестели слёзы. Эрену хотелось рыдать вместе с ней. Хотелось сжимать её в объятиях и кричать, что он здесь, что она никогда не теряла своего мальчика из чудно́го сна. Он подался вперёд, протянул руку и стал с нежностью вытирать её слёзы. Микаса тихонько засмеялась от неловкости.

― Извини, пожалуйста, за эту дурацкую сцену…

— Не извиню. И скажу то, что чаще всего слышу от своего мозгоправа: хватит уже обесценивать собственные чувства.

― Да как-то глупо плакать из-за вымышленной в детстве ерунды. Которую я ещё и скверно помню.

― Будет забавно, наверное… если вдруг вспомнишь его. Ну, мальчика того.

— Почему забавно?

— Не знаю, просто подумал.

Микаса перехватила руку Эрена, поцеловала в ладонь и прижала к щеке.

― Но знаешь, иногда я воображала, что это мог быть ты: ты мой самый близкий друг, а мне хотелось придать этому сну хоть какую-то ясность.

― Приятно думать, что ты считала меня тем, кого могла безоговорочно любить.

― Опять ищешь в моих словах удобный для себя тайный смысл. Я люблю тебя не так, как тебе хотелось бы.

― Ты никогда и не объясняла, как ты меня любишь. Так что откуда мне знать?

Микаса отняла от