Точка опоры - Афанасий Лазаревич Коптелов

не может так же? У нее тоже есть сила воли. Сумела же в свое время вырвать из сердца со всеми корешками любовь… Да какая там была любовь — просто девчоночье увлечение Митей Нарциссовым! А вышла бы за него — погибла бы как человек. Жена губернского чиновника какого-то там класса, прокурорша! Бр-р! Даже ледяные мурашки побежали по спине…

Но Теодорович… Иван… Ваня — это ведь совсем другое! Настоящий человек! Не казенная чиновничья душа!.. С таким можно смело связать свою судьбу…

Глаша опять усмехнулась.

А если он не вспомнил ее ни разу? Мелькнуло перед ним девичье личико, ничем не приметное, и исчезло как в тумане…

Нет, нет. У него глаза горели, как звездочки в ночи. И она будет искать его. Будет. Не в Москве, так в другом городе. В тюрьме. В тайге. По всей России-матушке.

Утром, оставшись одна в квартире, Зинаида Павловна села за письмо в редакцию «Искры». Спеша поделиться радостью, подробно написала о решениях, принятых на собрании.

Следом отправила второе письмо. В нем — вести из Питера: «…на Невском полиция избила 15 человек мирно шедших студентов». И тут же — о разговоре с одним купцом, вернувшимся из столицы. Тит Титыч рассказывал: «Нет, уж больно зазналось правительство, придется маленько осадить. Там, в Питере, все недовольны». — «Да кто же все?» — «А решительно все, спроси кого угодно. А уж прокламаций там этих — конца нет, а послушать разговоры, так страсть!» И закончила письмо кипучими строками: «Да, друзья, начитается опять что-то интересное и сложное. У меня душа так и прыгает. И пусть бьют, пусть, пусть. Только так можно колыхнуть тину, зажечь сердца на всем пространстве России. И это ведь в 100 раз лучше подачек, лучше зубатовского разврата…»

Поставила старую подпись — Булка.

Владимир Ильич тотчас же отозвался:

«Ваш почин нас страшно обрадовал. Ура! Именно так! Шире забирайте! И орудуйте самостоятельнее, инициативнее — вы первые начали так широко, значит, и продолжение будет успешно!»

4

На звонок Зинаида Павловна вышла в сени, открыла дверь.

— Вот и я! — прозвенел знакомый девичий голос.

— Глашенька! Как я рада! — Зинаида Павловна обняла гостью. — Эк тебя морозец-то разрумянил! Входи скорее. Мы поджидали со дня на день, с часу на час. Глебушка уже волноваться стал. Думали: не стряслось ли…

— Ничего со мной не случилось. — В прихожей Глаша скинула шубку, потерла озябшие руки. — Просто пришлось кое-кого убеждать да выжидать. От Егора Васильевича — поклоны. Самые сердечные. Он здоров, в хорошем настроении.

— Значит, не напрасно съездила? Связь наладила? Вот хорошо! Глебушка обрадуется. А я напишу Ильичам. Сегодня же.

Впопыхах рассказывая о саратовских встречах, Глаша попросила ножницы; сидя на диване, слегка подпорола меховой воротник шубки, достала аккуратно сложенную тонкую бумажку и, развернув ее, подала Зинаиде Павловне:

— Вот от них!.. Просили переслать…

Взглянув на бумажку, Зинаида Павловна обхватила девушку обеими руками, прижала к груди:

— Глашура, миленькая! Какая ты молодчина!..

Вернулся с работы Глеб Максимилианович. От его куртки пахло паровозным дымом. Зинаида Павловна с листком в руках выбежала в прихожую, не дала ему раздеться:

— Сначала посмотри, что Глашенька привезла!

— И тому рад, что сама вернулась!

Прочитав коротенькие строчки о том, что Саратовский комитет признает «Искру» руководящим органом партии, Кржижановский чуть не подпрыгнул; влетев в горницу, схватил руку девушки:

— Спасибо! От лица партии! — Еще раз прочитал бумажку. — Это даже сверх ожиданий!.. Экзамен, Глашенька, выдержан отлично! — Отдал жене. — Зашифруй для пересылки. А я опущу в почтовый вагон скорого поезда.

За чаем он подробно расспрашивал и о своем сибирском друге Егоре Барамзине, и о Саратовском комитете: кто там наиболее активен, много ли кружков и в чем они нуждаются? Глаша достала из ридикюля крошечную книжечку из тонких аспидных пластинок, где у нее были сделаны грифелем какие-то записи. Глянув на нее, Глеб Максимилианович укоризненно усмехнулся:

— Обзавелась «пропуском в тюрьму»!

— Это? — Глаша шевельнула свою книжечку. — Но ведь можно успеть стереть… Да и записано у меня так, что все равно никто ничего не поймет.

— Тебя могли приметить, когда ты покупала.

— Вперед — наука.

— Надо, Глашенька, все запоминать. И имена, и явки, и пароли — все.

Называя саратовские адреса, Глаша указательным пальцем стирала свои записи, а Зинаида Павловна про себя повторяла за ней, чтобы лучше запомнить.

— А мы приготовили для тебя шкурку.

— Правда?.. И как меня теперь звать?

— Минуточку терпения. Шкурка для Зайчика надежная. После ужина получишь.

У Зинаиды Павловны тоже иссякло терпение — ей хотелось поскорее увидеть, как засияют глаза девушки при вручении нелегального паспорта, как вспыхнет ее лицо.

— Зачем же откладывать? — упрекнула она мужа и, отодвинув недопитую чашку, направилась к тайничку в кухне. — Ты бы тоже горел от ожидания.

Через две-три минуты она вернулась с паспортом в руке, хотела с торжественным жестом вручить девушке, но Глеб Максимилианович перехватил его:

— Какие вы, женщины, нетерпеливые. — Он прижал паспорт локтем к столу и кинул строгий испытующий взгляд в глаза Глаши. — Это ведь не на один день. Решающий шаг в жизни. В очень трудной, полной опасностей жизни профессионального революционера. Ты, Глашенька, успела прочесть у Ленина о точке опоры и Архимедовом рычаге, при помощи которого мы перевернем Россию?

Девушка, проглотив горячий комок, застрявший в горле, качнула головой.

— Мы оба знаем, что тебе, — продолжал Глеб Максимилианович, не приглушая пронизывающего взгляда, — и тюрьма уже знакома, и ссылка. Знаем, что ты не робкого десятка. Верим в твою преданность и все же не можем не предупредить…

— Хватит тебе. — Зинаида Павловна легонько шлепнула мужа по плечу. — Что ты, в самом деле, затеял… В краску девушку вогнал.

— Не мешай. — Глеб Максимилианович отвел руку жены. — Если ты, Глашенька, ко всему готова…

Девушка дрожащими пальцами достала из ридикюля свой паспорт и, обойдя стол, молча подала строгому наставнику. Он тоже поднялся, принял старый паспорт и, вручая новый, сказал:

— Отныне ты, Зайчик, зовешься Зоей Николаевной Юнеевой.

Открыл дверку печи и старый паспорт кинул на пылающие дрова. Острые струйки огня обвили его цепкими щупальцами.

Все трое молча смотрели, пока обложка и бумага не обуглились и не рассыпались в прах.

Потом Глеб Максимилианович закрыл дверку печи и, возвращаясь к столу, сказал:

— На всякий случай, Зоенька, придумай легенду о родителях, о детстве, о гимназических подругах. Со всеми подробностями.

Глаша молча кивнула головой, перелистала новый паспорт и положила в ридикюль.

— Глебушка поломал наш ужин, — сказала Зинаида Павловна, села к самовару и протянула руку через стол: — Зоенька, дай я налью тебе горячего.