Точка опоры - Афанасий Лазаревич Коптелов

вы, Глашенька, больше пользы принесете в Киеве. Постарайтесь там вместе с Фридрихом Вильгельмовичем войти в комитет.

Девушка опустилась на стул, перебирая пуговички на кофте.

— Не возражаете? Вот и хорошо, — продолжал Кржижановский. — А о вашем желании будем помнить. Когда понадобится, поработаете и в Москве. А до отъезда в Киев хорошо бы побывать в Саратове: там Егор Барамзин сидит без литературы.

— Хоть завтра. — Глаша подняла просиявшие глаза. — Мне просто интересно повидаться с Егором Васильевичем после его ссылки, посмотреть, чем он сейчас дышит.

— Народничество у Егора начисто выветрилось, — сказал Кржижановский. — Товарищи помнят: он еще в Ермаковском подписал вместе со всеми протест против кредо «экономистов». Посоветуйте ему, Глашенька, войти в Саратовский комитет. И помогите добиться, чтобы комитет признал «Искру» руководящим органом партии. Это теперь — главная задача. Нам остается…

— Меня забыл, — напомнил Сильвин.

— Вот как раз о тебе, Михаил Александрович, речь пойдет. Ты говорил, что хотел бы быть летучим агентом. По-моему, это надо только приветствовать. Иван Радченко тоже остается разъездным. Такие агенты для связи нам совершенно необходимы. Скоро дойдет до нас брошюра Ленина, о которой я рассказывал, надо будет развести ее по всем губерниям. На тебя первая надежда.

— Сделаю. — Сильвин радовался, что его, как застоявшегося коня, снова впрягают в добрый воз. — Сделаю все, что будет в моих силах.

— Записали, — объявил Кржижановский и глазами указал жене на протокол, чтобы отнесла его в тайник, а листок со своими набросками кинул в печку на догоравшие дрова. — Все. Теперь можно и пображничать.

Он снова наполнил рюмки. Сильвин поднял свою, потянулся через стол:

— Здоровья тебе, Глебася, на сто лет!..

— Закусывайте, пожалуйста, — сказала Зинаида Павловна, возвращаясь к столу. — Ничего даже и не тронули. Вот селедочку, винегрет, колбаску. Потом будет чай с пирогом.

— Я поставлю самовар, — вызвалась Глаша и, стремительно поднявшись, упорхнула в кухню.

…Расходились около полуночи.

Зная, что мать не может не волноваться за детей, Кржижановские проводили Ульяновых первыми.

— Марии Александровне низкий поклон, — сказал Глеб Максимилианович, пожимая руки на прощанье.

— А от меня поцелуйте свою мамочку, — попросила Зинаида Павловна и расцеловалась с Манящей. — Вот так.

3

Проводив гостей, Зинаида Павловна начала мыть посуду в большом тазу. Глаша стояла рядом, принимала от нее тарелку за тарелкой, вытирала полотенцем и ставила в шкаф.

— Хорошие люди! Кремешки, — вспоминала Зинаида Павловна. — Тронь кресалом — взлетят искры! Мне особенно приятно, что были старые друзья.

— Мне тоже, — отозвалась Глаша. — И родное Шошино, и Тесь, и Минусинск — все прошло перед глазами. Словно вчера это было. Костры, песни на берегу Тубы… Вспомнился Курнатовский…

— Ты ничего не получала от него? Он ведь, мне сдается, был неравнодушен…

— Ой, не говорите! — У Глаши вспыхнули щеки. — Мне всегда было так неловко перед Катюшей… Готова была плакать. Она же от него без ума. А он… Вы помните, всегда при ней говорил о своем принципиальном холостячестве.

— Как же, как же. Отлично помню: революция и семья, дескать, несовместимы. Нельзя делить силы и внимание. Может, для него и лучше. Каких-то три месяца на воле, и вот опять…

— Его все еще держат в одиночке? Как он там?.. Зинаида Павловна, расскажите все-все.

— Да я толком ничего и не знаю.

— Ну, хоть немножко. Я Катюшке передам…

— Глебушка у кавказских друзей справлялся: по-прежнему в Метехском замке. Похоже, ему грозит новая ссылка.

— При его-то здоровье… Бедный, бедный Виктор Константинович!..

— Для него, Глашенька, счастье в борьбе. — Зинаида Павловна положила руку на плечо девушки. — Только в борьбе.

— Я знаю. И согласна с ним.

— Ой ли!.. Уже согласна… Да ты еще молоденькая… И любовь свое возьмет. Для нее даже тюремные стены не преграда.

— Я слыхала: девушки объявляют себя невестами, ходят в тюрьму на свиданья…

— А бывает, и обвенчаются в тюрьме, чтобы вместе в ссылку…

— Да как же так?.. В тюрьме и свадьба!

— А все честь по чести. Я видела такую свадьбу. Невесте передали фату. Нашлись и шафера из соседних камер. После венчания — шампанское разлили в тюремные кружки. И, как положено, кричали «горько».

— Интересно!.. Вот уж такая свадьба всем будет памятна: можно песню сложить!

Взбудораженная разговором, Глаша не могла заснуть, вертелась на узеньком диване с боку на бок.

В доме было тихо. Длинный маятник настенных часов четко отстукивал минуты. Временами налетал вихревой ветер, словно пригоршнями кидал на оконные стекла снежную крупу; надсадно отпыхивались паровозы, ведя тяжелые товарные поезда, перекликались пронзительными гудками.

Близится утро. Она, Глаша, с маленьким чемоданом отправится на станцию, встанет в очередь за билетом, приготовит деньги. Когда окажется перед окошечком, кассир, принимая кредитки, спросит: «Вам куда?» А она сама еще не знает. Правда, за нее уже решил Кржижановский. Но ведь она — вольная птица, может лететь туда, куда рвется сердце, путь ей не заказан. Облегченно выдохнет и скажет кассиру: «В Москву!» Для нее там нет запрета — может приехать в любой день.

А там куда? Как все другие, остановится в гостинице, — на два-три дня денег у нее хватит. Пойдет искать…

Кого?.. Кому она там нужна?..

Если бы Теодорович был неравнодушен к ней, написал бы хоть одно письмецо.

А куда? На деревню девушке?!

Губы Глаши дрогнули в горькой усмешке.

Сама виновата — не успела дать парню адреса. Он ведь провожал ее в Рязань… Но разве мог подумать, что, заметая свои следы, она махнет к матери в далекую сибирскую деревеньку Шошино. Он и слова-то такого наверняка не слыхал. Может, ездил в Рязань, там спрашивал у подпольщиков. Никто не знает такой девушки! Может, часами ходил по улицам: не встретится ли случайно… И, раздосадованный, вернулся в Москву…

А в Москве ли он? Могли направить в какой-нибудь промышленный город с листовками… Ищи ветра в поле!

И спросить не у кого: старая московская явка теперь, после провала Баумана, уже не годится, а новой у нее нет. И Глеб Максимилианович не даст. Да и просить неудобно. Сдерживая догадливую улыбочку, он спросит: «А тебе, Глашенька, зачем в Москву? К кому на свидание?..» Она, конечно, потупит глаза, покраснеет до корней волос. Со стыда можно провалиться!

Она должна ехать туда, куда ее направляют, где есть для нее дело. Партия — не стая скворцов, которые, бывало, посидят-посидят на тополе и начнут разлетаться, кому куда вздумается. У партии — большое дело, и все свои маленькие дела надо до поры до времени завязывать в тугой узелок. Вон Курнатовский дал себе железный зарок — не жениться, пока не победит революция. А она, Глаша… Разве она