Александр. Божественное пламя - Мэри Рено

Она засмеялась и куснула его за мочку уха.

Вот это мужчина, думала она, его действительно можно принимать каждую ночь. По сравнению с другими…

— Дай мне немного подумать. Приходи к ужину завтра, нет, уже сегодня. Я скажусь Филету больной.

— Маленькая проказница. Что тебе принести?

— Только себя самого. — Она знала, что это действует безотказно. — Македонцы настоящие мужчины.

— Брось, ты пробудишь к жизни и статую.

— Я рада, что вы начали бриться. Теперь снова видны красивые лица. — Она провела пальцем по его подбородку.

— Александр ввел эту моду. Он говорит, что борода помогает врагам — им есть за что ухватиться.

— О, поэтому?.. Этот прелестный мальчик. Они все влюблены в него.

— Все девушки, кроме тебя?

Она рассмеялась.

— Не будь ревнивцем. Я имела в виду всех солдат. Он один из нас, в глубине души, понимаешь?

— Нет. Нет, ты не права. Он целомудрен, как Артемида, или почти так же.

— Да, это всем видно, но я хотела сказать другое. — Ее пушистые брови задумчиво сдвинулись. Ей нравился новый любовник, и впервые в жизни она поверяла ему свои истинные мысли. — Он похож на великого человека, прославленного, вроде Лая Родопского или Феодотиса, о которых пели аэды в старые дни. Знаешь, такие люди живут не для любви, но окружены любовью. Уверяю тебя, я видела сама: они — кровь его тела, все эти люди, которые, он знает, пойдут за ним в огонь. Если наступит день, когда они не последуют за ним, он будет медленно умирать, совсем как какая-нибудь знаменитая гетера, когда любовники покидают ее двери и она откладывает в сторону зеркало.

Легкий вздох был ей ответом. Таис бережно подняла покрывало и окутала им их обоих. Птолемей уже засыпал, близилось утро. Пусть останется. Она вполне может начать привыкать к нему.

Из Коринфа Филипп отправился домой, чтобы начать приготовления к войне в Азии. Когда он будет готов, то добьется, чтобы Совет дал согласие на поход.

Большая часть армии ушла вперед под предводительством Аттала и разошлась по домам на отдых; так же поступил и Аттал. Он владел старой, замшелой родовой крепостью на склонах горы Пидна. Филипп получил от него письмо, в котором Аттал просил царя почтить его скромный дом и отдохнуть после долгого перехода. Филипп, нашедший Аттала проницательным и одаренным, послал свое согласие.

Когда они свернули с горной дороги в холмы и линия горизонта над морем удлинилась, Александр сделался неразговорчивым и угрюмым. Вскоре он покинул Гефестиона, подъехал к Птолемею и увлек его за собой в сторону от отряда, на заросший вереском и кустарниками склон холма. Птолемей, озадаченный, последовал за ним, но ум его был занят собственными делами. Сдержит ли гетера слово? Она заставила его ожидать ответа до самой последней минуты.

— О чем думает отец? — сказал Александр. — Почему не отошлет Павсания в Пеллу? Как он может везти его туда?

— Павсаний? — пробормотал Птолемей. Его лицо изменилось. — Что ж, он вправе сопровождать царя как телохранитель.

— Он вправе быть избавленным от этого, если вообще имеет какие-то права. Ты что, не знаешь, что это случилось в доме Аттала?

— У Аттала есть дом и в Пелле.

— Это было здесь. Я услышал об этом в двенадцать лет. Я был на дворцовой конюшне, в одном из стойл, меня не заметили; конюхи Аттала рассказывали нашим. Мать рассказала мне то же самое, годы спустя. Я не стал ей говорить, что уже все знаю. Это случилось здесь.

— Все было так давно. Шесть лет прошло.

— Ты думаешь, кто-то забудет такое и через шестьдесят?

— В конце концов, он на службе, он не обязан чувствовать себя гостем.

— Его нужно было освободить от этой службы. Отец должен был ему помочь.

— Да, — сказал Птолемей медленно. — Да, жаль… Знаешь, я не вспомнил, о чем речь, пока ты не заговорил, а я не так занят делами, как царь.

Букефал, чувствуя, как оцепенел его всадник, всхрапнул и потряс лоснящейся гривой.

— Об этом я не подумал! Даже в нашей семье существует предел, о котором ему можно было бы напомнить. Пармениону следовало это сделать, они росли вместе. Но, возможно, он тоже забыл.

— Это только на одну ночь… Я думаю, если все устроилось хорошо, она уже продала дом. Ты должен ее повидать. Подожди, вот услышишь, как она поет!

Александр вернулся к Гефестиону. Они ехали молча, пока вдали не замаячили стеньг крепости, сложенные из тесаных камней, зловещий остаток лет беззакония. От ворот отделилась группа всадников, спешивших с приветствием.

— Если Павсаний будет не в духе, не ссорься с ним.

— Да. Я знаю.

— Даже цари не имеют права причинять людям зло и после забывать об этом.

— Я не думаю, — сказал Гефестион, поразмыслив, — что он забыл. Тебе нужно вспомнить, сколько кровавых распрей прекратил он за свое царствование. Подумай о Фессалии, о Линкестиде. Мой отец говорит, когда Пердикка умер, в Македонии не было дома или племени, не включенных хотя бы в одну кровную месть. Ты знаешь, я должен был бы мстить Леоннату, его прадед убил моего, я, наверное, говорил тебе об этом. Царь часто приглашал наших отцов на ужин в один вечер, чтобы убедиться, что все в порядке; теперь они и не вспоминают об этом.

— Но это было старым семейным делом, не их собственным.

— Таков путь царя, Павсаний должен это знать. Он гасит вражду.

И действительно, когда они добрались до крепости, Павсаний исполнял свои обязанности как обычно. Его делом было охранять двери, пока царь пировал, а не сидеть с гостями. Еду ему принесут позднее.

О свите царя и о лошадях радушно позаботились, сам он, вместе с сыном и несколькими избранными друзьями, был введен в парадные покои. Крепость была грубо выстроена и чуть моложе замка в Эгии — старого, как сама Македония. Атталиды были древним кланом. Комнаты внутри были изысканно убраны персидскими тканями и обставлены резной мебелью с инкрустацией. Как высший знак внимания чтимому гостю, вышли женщины, чтобы быть представленными и предложить сладости.

Александр, взгляд которого притянул персидский лучник на гобелене, внезапно услышал, как его отец говорит:

— Я и не знал, Аттал, что у тебя есть еще одна дочь.

— У меня ее и не было, царь, до недавнего времени. Боги, взявшие у нас моего брата, даровали ее нам. Это Эвридика, дитя бедняги Биона.

— В самом деле бедняга, — сказал Филипп. — Вырастить такую красавицу и умереть накануне ее свадьбы.

— Мы еще не думали об этом, — сказал Аттал просто. — Мы слишком довольны нашей новой дочерью, чтобы отпустить ее.

При первых звуках голоса отца Александр резко обернулся, как сторожевой пес, услышавший крадущиеся шаги вора. Девушка стояла перед Филиппом, держа в правой руке чашу полированного серебра. Царь взял ее за свободную руку, как мог бы это сделать кто-то из родственников, и теперь отпустил, возможно, потому, что увидел, как она зарделась. В облике ее проступали фамильные черты Аттала, но все его изъяны обратились в достоинства: впалые щеки — в нежные ямочки под тонкими скулами, соломенные волосы — в золотые; он был тощим, она — тонкой и гибкой. Филипп сказал пару слов в похвалу ее умершему отцу, она слегка поклонилась царю, встретилась с ним взглядом и опустила глаза, подходя со своей чашей к Александру. На ее губах угасала мягкая, нежная улыбка.