Александр. Божественное пламя - Мэри Рено

— Да, да. Все в воле богов.

Он снова опустился на колени у этих двух тел и попытался расправить закоченевшие члены, но они были тверды, как дерево; глаза, когда Александр закрывал погибшим веки, открывались и вперяли в него свой мертвый взор. Наконец он чуть сдвинул тело мужчины, и оно легло рядом с юношей, обнимая его застывшей рукой. Александр снял с плеч плащ и, расправив, накрыл им лица обоих.

— Александр, я думаю, ты должен вернуться к комосу. Царь заметит твое отсутствие.

— Клит может петь намного громче. — Он оглянулся на темные очертания тел, запекшуюся кровь, черную в лунном свете, тускло сияющую бронзу. — Здесь, среди друзей, мне лучше.

— Ты обязан быть там, тебя должны видеть. Это победный комос. Ты был первым в атаке. Он ждал этого.

— Все знают, что я сделал. Я хочу, чтобы сегодня вечером меня почтили одним: сказав, что я не был там. — Он показал на мерцающий свет факелов.

— Тогда идем, — сказал Гефестион.

Они спустились к воде и смыли кровь с рук. Гефестион ослабил пряжку плаща и окутал им себя и Александра. Вдоль реки они пошли к густой тени ив, нависших над питающим их потоком.

Филипп закончил вечер трезвым. Когда он танцевал перед пленными, Демад, афинский эвпатрид, сказал ему со спокойным достоинством:

— Когда судьба отводит тебе роль Агамемнона, царь, не стыдно ли тебе разыгрывать Терсита?

Филипп был не настолько пьян, чтобы не почувствовать, что это был — при всей его суровости — упрек грека греку. Он остановил комос, велел омыть Демада и дать ему чистую одежду, накормил в своем шатре и на следующее утро отправил в Афины как посла. Даже во хмелю Филипп не потерял своей проницательности: эвпатрид принадлежал к партии Фокиона, которая выступала за мир, но повиновалась призыву к войне. Демад передал Афинам поставленные царем условия. Они были объявлены ошеломленному собранию и выслушаны с недоверчивым облегчением.

Афины должны были признать гегемонию Македонии; таковы же были условия мира, выдвинутые Спартой шестьдесят лет назад. Но спартанцы перерезали глотки всем пленным, взятым у Козлиного ручья, трем тысячам человек; они под звуки флейт разрушили Длинные стены и насадили тиранию. Филипп обещал освободить пленников, не требуя выкупа, не входить в Аттику, а форму правления предоставлял их собственному выбору.

Афиняне согласились, и останки павших были возвращены городу должным образом. Мертвых сожгли на общем погребальном костре, поскольку трупы невозможно было сохранить до дня окончательного установления мира. Костер был огромным; целый отряд поддерживал в нем огонь в течение дня; другие подносили трупы; всепожирающее пламя вздымало к небу дым от рассвета до заката, и люди пришли в изнеможение. Погибло более тысячи человек. Пепел и опаленные кости собрали в деревянные лари, за которыми должны были приехать посланцы Афин.

Фивы, измученные и лишенные помощи, сдались без каких-либо условий. Афины открыто выступили как враг, но Фивы, этот вероломный союзник… Филипп занял городскую цитадель, казнил или лишил имущества главарей антимакедонской партии и освободил Беотию. Никаких переговоров не было, мертвых фиванцев быстро сгребли в одну кучу. Воинов Священного отряда положили вместе в братской гробнице по праву героев; покой их охранял мраморный лев Херонеи.

Когда послы Филиппа вернулись из Афин, царь велел передать пленным афинянам, что они свободны, и вернулся к прерванному обеду. Он еще ел, когда один из гетайров попросил разрешения войти. Он отвечал за конвой.

— Ну? — спросил Филипп. — Что случилось?

— Государь, они просят свои вещи.

Филипп отложил лепешку, которой подбирал остатки похлебки.

— Просят что?

— Барахло из их лагеря, постели и все такое.

Македонцы открыли рты и выпучили глаза. Филипп хрипло захохотал, сжав ручки кресла и выставив вперед черную бороду.

— Они думают, — пророкотал он, — что мы выиграли у них игру в кости? Скажи, пусть убираются.

Когда послышался мерный топот уходящей колонны, Александр спросил:

— Почему бы не пойти дальше? Нам нет нужды разрушать город, они сдадутся, как только увидят наше приближение.

Филипп потряс головой.

— Ни в чем нельзя быть уверенным. Акрополь еще ни разу не сдавался, с того дня как был заложен.

— Ни разу? — Глаза Александра мечтательно загорелись.

— А когда город пал, это было победой Ксеркса. Нет, нет.

— Да, это правда.

Ни отец, ни сын не заговаривали о комосе или о том, что Александр в нем не участвовал; каждый радовался снисходительности другого.

— Но я надеюсь, ты, по крайней мере, не позволишь Демосфену вновь забрать их в свои руки.

Филипп провел по тарелке кусочком хлеба.

— Отними у них этого человека — они обзаведутся его статуей. Живой он не так похож на героя. Что же, ты сам очень скоро увидишь Афины. Я отправляю тебя как своего посла отвезти им погребальные урны.

Александр медленно оглянулся. В течение какого-то мгновения он подозревал, что стал предметом странной шутки. Он не мог представить, что, дважды пощадив Афины, избавив их от вторжения и постоя, отец не отправится в город сам как великодушный победитель, чтобы пожать плоды благодарности. Было ли это стыдом за комос? Политикой? Возможно ли верить ему?

— Послать тебя, — сказал Филипп, — значит проявить деликатность. Меня бы сочли высокомерным. Сейчас они на положении союзников. Может быть, наступит более подходящее время.

Да, он все еще не отказался от мечты. Он хотел, чтобы ворота открылись изнутри. Выиграв войну в Азии и освободив греческие города, он должен был приехать в Афины на устроенный в его честь пир — не как завоеватель, как почетный гость. А он даже никогда не видел город.

— Хорошо, отец, я еду. — И только после этого Александр спохватился и произнес слова благодарности.

Он проехал между башнями Дипилонских ворот, через Керамик. По одну сторону тянулись гробницы прославленных мужей и знати; старые раскрашенные могильные стелы поблекли от дождей и ветра, на новых еще висели увядшие траурные венки с вплетенными в них прядями волос. Обнаженные мраморные вожди гордо поднимали головы, женщины улыбались своему отражению в зеркале, солдат смотрел на поглотившее его море. Все они оставались безмолвны. Среди них шумно толкались толпы живых.

Пока еще не была возведена гробница, готовая принять урны с прахом, привезенные длинным погребальным поездом, для них построили павильон. Александр ехал среди подобострастных лиц, но за его спиной поднимался пронзительный крик: женщины теснились вокруг катафалков, оплакивая павших. Александр чувствовал, как Букефал задрожал под ним; сзади, от могил, кто-то швырнул комок грязи. Конь и всадник переживали и худшее; ни тот, ни другой не удостоил обидчика взглядом. «Если ты сражался тогда, мой друг, тебе это мало приличествует, если же нет — еще меньше. Но если ты женщина, я тебя понимаю».