Белоснежка и семь апостолов - Всеволод Пименов

Тут мы снова услышали голос медбрата, что требовал Медведева на осмотр; парень все еще находился в допросной:

— Андрей Гаврилович, вы слышите меня? Подойдите, пожалуйста, вы нужны здесь!

Мы сгрудились у монитора.

Медики отстегнули Бенарду правую руку, чтобы сделать какой-то укол; теперь было видно, что эта рука, словно отдельно от тела (Чревовещатель по-прежнему тяжело полулежал в кресле, не шевелясь и не открывая глаз) подает какие-то знаки. Указательный палец был воздет к потолку, средний и большой ритмично смыкались и размыкались.

— Кукла, — догадался я. — Ему нужна его кукла.

Артем

Я рулил машинально, доверяя двигательной памяти и инстинкту самосохранения, потому что мысли были заняты Отто и Венди.

То, о чем рассказал Влад, было правдой, чистой правдой. И я не видел ее только по одной причине: чувство Венди к Отто в моем представлении было из разряда вещей, которых не может быть просто потому, что не может быть никогда. Легче представить себе, как молоко превращается в раствор марганцовки или как живой китаец проходит сквозь стену, чем это… Мне казалось, что после Полынек она его ненавидит.

Вот черт, ведь думал же, еще тогда думал, что надо остановиться. Ведь это был звоночек, да, надо было сразу свернуть турне, отсидеться в тишине, сменить вывеску и в следующем сезоне нарисовать на карте новый маршрут. Эта чертова дыра, Полыньки, где все чуть не сломалось, где все чуть не сломались…

Надо было еще тогда.

И не пришлось бы скрываться, оставляя за собой пожарища, трупы и разозленных охотников.

Деревня была дворов двадцать. Разруха просто апокалиптическая — бери и пиши с натуры пост-ядерное похмелье. Ни одного дома с крепкими стенами — все сплошь кособокие, хлипкие, рассохшиеся хибары одна другой страшнее. Нечего было пытать счастья в этом заброшенном углу, объятом затянувшейся агонией.

Нет же, приспичило.

У одиноко стоящего посреди выжженного солнцем поля трактора возилось двое парней, и Влад заметил их. Хохотнул еще: «Надо же, не вся молодежь в город перебралась». Димка поспорил, что они не здешние, а приехали к дедам на выходные. Влад тормознул кемпер, высунулся в окно и окликнул их. Оказалось, местные. Оказалось также, что ребят в потребном нам возрасте здесь семнадцать человек. Они живут в коммуне, все — бывшие наркоманы, забрались в этот аппендикс цивилизации подальше от соблазнов. Только-только начали обустраиваться, кое-как ведут хозяйство и рады бы все силы положить на благо издыхающей деревни (и засеять и пожать), да засуха все испортила. Дождей не было с мая, посевы зачахли, на единственном живом еще тракторе теперь возили из города хлеб и консервы, которые покупали на крошечные пенсии местных стариков и выручку от продажи бисерных фенек и берестяной утвари — конечных продуктов трудотерапии бывших наркоманов. На вопрос, есть ли у них тут кино и самодеятельность, механики ответили истерическим хохотом. В деревне не было электричества. Судя по словам стариков, уже пять лет. С тех пор, как какие-то умельцы сперли провода, Полыньки, и раньше-то не попадавшие под определение «оазис культуры», и вовсе оторвались от мира. Обитатели коммуны собрали из подручных материалов ветряк, но и только-то. Его хватало ровно настолько, чтоб народ не забывал, как выглядит лампочка Ильича.

Отто предложил сделать остановку и выступить.

— Ну, будет вам кино, — поспешил Димка обрадовать местных.

Парни переглянулись и велели ехать в сельсовет, где разыскать некоего Семеныча, без благословения которого в Полыньках ни одно дело не делается.

Сельсоветом называлась черная хибара под ржавой водокачкой. Семеныч, дед под семьдесят, заросший по глаза серой, мшистого оттенка бородой, сидел на крыльце и щурился на солнце. Рядом в тенечке тихо рукодельничали две молодки самого хиппового вида.

На переговоры пошел я.

После пары реплик о погоде произнес привычную рекламную речь, напирая на слова «совершенно бесплатно» и «ничего подобного вы еще не…»

Последняя моя фраза истаяла в воздухе, а дед все смотрел мимо куда-то в зенит. Я было подумал, что он глухой или, чего доброго, юродивый.

— Ну что, — напомнил о себе я. — Где велите сцену развернуть?

Семеныч медленно перевел на меня выцветшие глаза, такие же дымчато-мшистые, как и борода, и скрипуче произнес:

— Езжайте своей дорогой, ребята. Не надо нам вашего цирка.

Сказать, что я удивился, — ничего не сказать. В растерянности я поворотился к девчатам, но те смотрели столь же непреклонно, как и старик.

— Что, — осторожно сказал я, — и на летающего человека не хотите глянуть?

— А что нам радости с летающего человека? — проскрипел в ответ Семеныч. — Пускай себе летит восвояси. Зачем нам? Кто на него посмотрит, покой потеряет. Будет видеть то, чего нет. Будет огнем пыхать, что твой Горыныч. Самого себя бояться будет. Идите стороной, дети лукавого. — И он вяло махнул костлявой рукой в сине-зеленых разводах татуировок.

Тут мне пришло в голову, что этот момент, при всей своей сказочности, полон конкретного смысла. Такая вот немая сцена, когда каждый додумывает про себя то, что не было сказано. Про нас знали.

Я отступил на шаг, готовясь повернуться и зашагать к кемперу, где ждали мои артисты.

Но тут одна из девушек вскочила, подбежала к Семенычу и торопливо зашептала ему на ухо. Тот не мигая долго смотрел куда-то мне в ноги, а потом поднял взгляд и кивнул:

— Постой-ка. Поди сюда. — И поманил меня жестом умирающего.

Я нехотя приблизился.

— Я слыхал, вы дождь выкликать умеете. Так вот. Прежде чем уехать, вызовите нам дождь. А больше нам от вас ничего не надо.

Я вернулся к ребятам. Те стояли понурые, Венди аж побледнела.

— Слышали? — спросил я, мельком кивнув в сторону «сельсовета». — Давайте пригоним им тучку по-быстрому — и валим отсюда.

Тут Отто поймал меня за руку и стальным тоном сказал:

— Нет.

Венди кинулась к нему и заговорила надрывающимся шепотом:

— Отто, не надо так, ну, пожалуйста, ну черт с ними — не хотят и не надо; пожалуйста, давай сделаем им дождь, они же задыхаются, они же…

Отто свободной рукой взял ее за запястье, и Венди притихла.

— Дождь им будет, — сказал он безо всякого выражения, — А потом ты, — он тряхнул ее руку, — инициируешь молодежь.

— Зачем? — спросила она умоляюще. — Зачем, они же не хотят? Не на…

— Сделаешь. Постарайся. И пока не будет так, как я сказал, мы с места не тронемся.

Он перегнул палку. Явно перегнул. Все были обижены, все были встревожены, но это было слишком; и я сбросил с себя руку Отто и включил командный голос:

— Отто, прекрати. Не заставляй ее. Хрен с ним, с дождем, поехали отсюда.