Белоснежка и семь апостолов - Всеволод Пименов

— Слушаю.

— Мы побеседовали с Отто, — без приветствия начал Кузнецов, — тебе бы тоже надо. Возьми с собой Суфлера. Куда ехать, тебе известно.

— Меня повяжут, ведь так?

— После того, как ты все узнаешь, я позволю вам уйти, если вы сами этого захотите. Даю слово. Только торопитесь, через несколько часов сюда прибудет бригада инквизиторов, по сравнению с которыми мы с Замалтдиновым — необстрелянные новобранцы.

— Что с Отто?

— О-о, с ним столько всего… Скажу лишь, что он неспроста просил Венди убить его.

Я вздрогнул:

— Откуда… ты это знаешь?

— Она была здесь. Сегодня примерно без четверти час. Они разговаривали.

— Этого не может быть: она спала, есть свидетели.

— Стало быть, она научилась создавать фантома, видимого в инфракрасном диапазоне. И очень проворного, потому что он кое-что унес у задержанного. Если не веришь, послушай вот это…

В трубке щелкнуло, и оттуда донесся голос Отто: «Сделай, Венди. Хорошая моя девочка. Нельзя, чтобы они нас остановили. А если я буду жив, у них получится». — «У меня болит рука, — отозвалась Венди странным расслабленно-певучим голосом. — Не выйдет».

После второго щелчка я снова услышал Кузнецова:

— Она телепортатор, Артем. И еще кое-кто. Приходи и все узнаешь. Ее оставь под надежной охраной. Под надежной, а не как в прошлый раз, слышишь? Ей сюда нельзя…

Из коридора выскочил, придерживая расстегнутые джинсы, Влад и уже через пару секунд тихо приник к трубке.

— Кто там у тебя? Суфлер? Ух ты, он уже и это умеет? Ясно все с вами… Давай, вези его к нам. Жду. Поторопись, — попрощался Кузнецов и отключился.

— Ну? — накинулся я на Влада. — Успел?

— Нет… Какие-то обрывки… они допросили Отто.

— Это я знаю. И?

Венди, только что заглянувшая в комнату, вскрикнула и попятилась.

— С ним было двое телепатов. Тайник… Кузнецов думал про какой-то тайник и слепого переводчика.

— Слепого… кого?

— Он думал, что ему нужен слепой переводчик.

— Ерунда какая-то. Еще что-нибудь? Ну хоть что-нибудь?

— Да. Что-то про Дэна… я не успел, он зашторился. И еще было: «казанский танк сломался». Именно так, словами.

— Влад, а у тебя самого точно с приемом все в порядке? Не сломался? Не напутал чего?

Влад обиженно дернул плечом:

— Набери последний входящий, попробуй еще раз.

Чем черт не шутит… Я высветил на экране номер Кузнецова и… номер был не его, но определенно знакомый.

С него звонил Семен Тигранович.

Вот как Кузнецов нас нашел. Спер у трупа мобильник.

— Абонент временно недоступен, — промурлыкала трубка. Вот черт…

— Так, православные. Я вас покидаю. Не спорить! Так надо. Влад пойдет со мной. Макс! Остаешься за старшего. Никого не впускать и тем более не выпускать. Сидите тихо, как вирус СПИДа, я позвоню.

Влад спокойно сказал:

— Я не пойду.

— Не время капризничать. Так надо. Ты сам говорил, что не хочешь чувствовать себя трусом. Давай, собирайся. Ты всегда мне доверял, доверься и сейчас. Макс, ключи от машины.

Надежнейшая Максова тачка не завелась. Я думал, такого не бывает, а вот поди-ка ты…

— Возьмем мой… то есть Дэнов, «лансер». Хватит с меня приключений в такси.

Мы рванули на стоянку. Машина стояла иначе, чем в тот раз, когда я ее припарковал. Должно быть, ее брал Дэн. Странно, что он ничего не сказал мне.

Эта завелась сразу и бодро затарахтела. Мы двинулись к станции «Вокзальная» несуществующего красноярского метро. Я дежурно вытряхнул из коробочки диск Тома Джонса «The Best», заправил в магнитолу и нажал «play».

Начало песни уже завелось в голове, но звука все не было, совсем пустота, и только, а вместо знакомого «1. Tom Jones — Little Green Bag»[24]на экране высветилось «unknown artist»[25]. Я вытянул диск и рассмотрел: совершенно левый какой-то, белый, безо всяких опознавательных знаков. С тихой злостью бросил его на колени и принялся искать в бардачке нужный. Впустую. Видать, Дэн взял послушать старину Джонса, да так и не успел вернуть… Плюнул, бросил в бардачок и пустой диск и обложку.

— Радио включи, что ли, — робко предложил Влад.

Пару минут, пока голова остывала и потихоньку возвращалось к привычному ритму сердце, послушали какой-то бессмысленный надрывный шансон. Потом, видя муку на лице нашего виолончелиста, я убрал звук вовсе. Выждал небольшую паузу и спросил:

— Было еще что-то, так? Что-то, о чем ты не хотел говорить при ребятах?

— Да.

— Что?

— Он дал мне понять, что хочет, чтобы я прочел мысли Отто. А я не хочу. Своих не сканить, помнишь?

— Ты все равно сканил.

— От этого никому не было плохо. А теперь будет, я знаю.

— Хуже быть не может, Владка.

— Прости, Артем, но ты не телепат, тебе не понять. Когда ты случайно подслушаешь у друга краешек мысли… бесцельно, безболезненно, как если бы он просто проболтался о чем-то при тебе… это одно. А ломиться намеренно… Вы все доверяли мне, и я это ценил. И ценю. Вы знали, что самые яркие, самые громкие мысли, которые не зашторить, я считывал на лету, просто на автомате; но вы мне это прощали. Все шутили на эту тему… Димка даже называл меня «Исповедник поневоле». — Влад грустно улыбнулся. — Вы учили меня обращаться с моим даром. Жить с ним. У меня есть свои правила, Артем, что-то вроде телепатской клятвы Гиппократа. Первое — не лезть в душу. Даже когда ты просишь меня посканить не магов — это другое… Я заглядываю им в сознание как любопытный прохожий, понимаешь? Ненадолго, походя и без особой цели. Знаешь, может быть, никто, кроме телепата, не может по-настоящему оценить право на личную тайну. Я не хочу сейчас нарушать эти правила. Лучше уж быть трусом, чем предателем. Я не могу и не хочу делать это насильно, с умыслом — и тем более Отто.

— Ты сказал, «не лезть в душу» — это первое. Есть и второе?

— Есть, — отстраненно кивнул он.

— И что там идет вторым пунктом, просвети?

— Молчать о том, что узнал. — Влад снова повернулся ко мне и добавил со значением: — Поправка: если этого не требуют особые обстоятельства.

— Возможно, я и ошибаюсь, но мне кажется, что сейчас обстоятельства именно таковы. Ты не мог бы открыть хоть некоторые секреты? Например, не сотрудничал ли кто-нибудь из труппы с сектой Нового Преображения? В свете последних событий, знаешь ли, у меня складывается нехорошее ощущение, что нами манипулируют.