Капкан на честного лоха - Андрей Троицкий

Климов усмехнулся и покачал головой.

– Ты слишком хорошо ориентируешься в Москве для человека, который не был тут несколько лет. Это подозрительно. Откуда тебе известны все эти подробности?

– На этом складе был мой тайник с оружием. Когда я туда ехал забрать стволы, думал, там все перекурочили и разворовали. Ничего подобного. Все осталось на своих местах. Как и много лет назад. Все та же вековая пыль. И ещё совет: забивай стрелку с таким расчетом, чтобы у Островского не осталось времени приехать на место раньше тебя, осмотреться и везде расставить своих людей. Назначай время не ранее и не позднее, чтобы ещё светло было. Лучше часов на восемь вечера. Догнал?

– Кажется, – кивнул Климов.

– А теперь мне пора. Опаздываю. Электричка в десять с копейками. Не поминай лихом.

– И ты не поминай лихом.

Климов услышал, как его голос дрогнул. Не надо было пить водку.

– Тебя, дурака, подстрелят, – сказал Урманцев. – Тебе не дадут уйти живым.

– Возможно. Но ты все рано меня не отговоришь.

Урманцев поднял сумку, шагнул к двери. Климов встал, протянул ему руку. Урманцев сжал ладонь Климова. Бросив сумку на пол, шагнул вперед, обнял Климова за плечи, похлопал пятерней по спине. Вздохнув, Урманцев опустил руки, отступил назад, подхватил сумку.

Климов не стал смотреть ему вслед.

Сев к столу, крутанул гранату. Он слышал, как за спиной закрылась застекленная дверь на веранду, тихо звякнули стекла, державшиеся на ржавый гвоздиках. Тихо скрипнули ступеньки лестницы, хлопнула калитка. Стало слышно, как незнакомым голосом поет птица. Где-то вдалеке лает собака. Шумели на ветру яблони, покачивался пустой гамак.

* * *

Урманцев добрался до Казанского вокзала двадцать минут одиннадцатого. Сначала опоздал автобус, потом, уже в Москве, возле станции метро, Урманцева остановил милицейский патруль. Молодой сержант долго перелистывал странички паспорта, сличал фотографию с оригиналом, расспрашивал, куда гражданин Плотников Роман Викторович держит путь.

Наконец, милиционеры отпустили Урманцева, тут же прицепились к другому прохожему. На вокзале Урманцев купил билет, выскочил на перрон, и только для того, чтобы увидеть, как покачивается хвостовой вагона набиравшей ход электрички. Урманцев долго разглядывал расписание, натыкаясь взглядом на объявление «поезд отменен».

Он выяснил, что ближайшая электричка до Рязани отправится только в четыре вечера. Купив пончики и газеты, Урманцев устроился на жесткой скамье в зале ожидания. Здесь было людно и прохладно, как в читальном зале городской библиотеки. Урманцев жевал приторно сладкие пончики, вытирал жирные пальцы о газетные страницы и читал репортажи о жизни иностранных артистов под рубрикой «светская жизнь».

К полудню жизнь светских львов и львиц утомила Урманцева. Он поднялся со скамейки, зашел в универмаг и купил отрез на платье жене, а сыну машинку на батарейке.

В четыре часа электричку подали на перрон, Урманцев занял место во втором с конца вагоне, закинул сумку на полку и, съев последний пончик, скомкал и бросил пустой пакет под лавку. Вскоре поезд тронулся, за окном долго тянулась унылые московские многоэтажки, деревья с молодой, ещё не запыленной листвой.

Когда поезд остановился на станции Люберцы, небо нахмурилось, в окна застучали тяжелые дождевые капли. В мутных облаках сверкнула короткая вспышка молнии, бухнул далекий гром.

Словно отзываясь на беспокойство погоды, Урманцев начал ерзать на мягком сидении.

– Черт побери, – сказал он вслух. – Так дело не пойдет.

– Что вы говорите? – старичок, сидевший на противоположной лавке наклонился вперед. Не расслышав слов соседа, он решил, что его о чем-то спрашивают.

– Ничего, это у меня такая привычка, – объяснил Урманцев. – С самим собой разговаривать. Пару лет я провел в полном одиночестве, в запертом помещении, у меня не было собеседников. И я научился разговаривать с самим собой.

– Понимаю, – кивнул дед. – С тех пор как умерла старуха, я тоже сам с собой разговариваю. Часто.

В Малаховке, не усидев на месте, Урманцев вышел в тамбур и скурил подряд три сигареты. Электричка врубалась в стену дождя, истошно кричала на перегонах и при подъезде к станциям.

Когда подъезжали к Быково, Урманцев выплюнул окурок, вернулся в вагон, снял с полки спортивную сумку и попрощался со стариком. Набросив ремень на плечо, вышел из вагона под дождь. Накрыв голову газетой, по мосту перебрался на противоположную платформу, откуда уходили поезда до Москвы.

Через четверть часа он ехал в обратном направлении.

* * *

Островский, чувствуя себя пленником собственного кабинета, смог усидеть на месте только до обеда. Он отложил все дела, перенес деловые свидания на следующую неделю. Однако отменить встречу с одним из важных чиновников, своим старым знакомым Василием Степановичем Рогачевым никак не смог.

От Рогачева зависело, станет ли сын Островского Сергей студентом МГИМО. Парень уже сдал документы, получил абитуриентскую книжку, вступительные экзамены на носу, а ясности в вопросе ещё нет.

Несмотря на занятия с частными репетиторами, Сергей не мог похвастаться ни глубокими знаниями, ни эрудицией. И, главное, английский в школе едва дотянули до четверочки. Однако сама идея честной конкурентной борьбы между молодыми людьми на вступительных экзаменах казалась Островскому смешной и абсурдной.

Все на свете имеет свою конкретную цену, и высокое звание студента института международных отношений в этом ряду не исключение. Собрав охрану, он занял заднее кресло в джипе «Эксплорер» и тронулся на Кутузовский проспект, на квартиру, где Рогачев вторую неделю безуспешно лечил ревматизм.

Сам разговор не отнял много времени, Островский положил на стол пакет с деньгами.

– Это первый взнос, – сказал он. – Остальное, как договорились. Позже.

Пожелав дорогому Василию Степановичу скорейшего выздоровления, Островский уже собирался встать и откланяться, когда Рогачев спросил, как дела сына по милицейской части.

Островский выругался про себя последними словами.

Черт, кто-то из доброхотов, которыми кишит Москва, уже донес старому грибу Рогачеву, что Сергей влип в нехорошую историю в ночь выпускного школьного бала. Островский изобразил снисходительную улыбку и вставил несколько общих оправдательных слов. Мол, мальчишка, ветер в голове, какой с него спрос? Мол, я и сам был молодой, влипал в разные истории, в милицию попадал, и с низкопробными девками путался.

Такое объяснение Рогачева не устроило.

– Так что все-таки там произошло? – спросил он. – Мне это нужно знать, чтобы потом не краснеть перед людьми.

Старик нахмурил седые кустистые брови, выпятил нижнюю губу и, главное, с брезгливой гримасой отодвинул в сторону конверт.