Стальные гробы. Немецкие подводные лодки: секретные операции 1941-1945 гг - Герберт Вернер

Наступила ночь, когда затемнённый поезд оставил позади разорённый Берлин и под пронзительный гудок устремился на юг, лязгая колёсами. В поезде я как мог убивал время. Курил, думал и мечтал. По моим подсчётам, я должен был быть дома – если не в Дармштадте, то на фабрике своего отца – в полдень следующего дня при условии, что не случится никаких неожиданностей.

Час ночи. Место в купе напротив заняла девушка в форме люфтваффе и стала проявлять ко мне более чем поверхностный интерес. Чтобы избавиться от её навязчивого любопытства, я вышел в коридор и закурил сигарету. Однако через несколько секунд девушка последовала за мной.

– Вы не брат Труди? – спросила она неуверенным голосом.

Нехотя я ответил:

– Нет, девушка, вы, должно быть, ошиблись.

– Простите, – извинилась она, – но вы очень похожи на него. Понимаете, она моя подруга, брат её служит во флоте, сходство поразительное.

После этого я сдался:

– Ладно, признаюсь, я брат Труди. А вы кто? Она улыбнулась, память её не подвела.

– Вы меня не узнаете? Я Клара Эхингер, одноклассница Труди. Может быть, самая близкая её подруга.

Нет, я не узнал эту девушку. Ведь она была тогда ещё маленькой девочкой, а я уже пятнадцатилетним юнцом. С тех пор прошло десять лет – целая жизнь. Теперь, когда она была рядом, я был рад возможности скоротать время поездки приятными воспоминаниями о счастливой юности. Мы говорили о школьных годах и обсуждали давно забытые эпизоды. Она действительно была ближайшей подругой моей сестры, когда мы жили около озера Констанца. Клара сказала, что ей всегда нравились мои родители, а большая статья о них в местной газете написана великолепно.

Внезапно спазмы сжали мне горло.

– О какой статье вы говорите?

Её глаза расширились, а рот перекосило от ужаса.

– Вы не знаете? – изумилась она. – Нет, вы, конечно, не знаете!

Клара закрыла лицо руками. Больше она ничего не хотела мне рассказывать. Всё вокруг закружилось, сначала медленно, затем быстрее. Словно большое колесо принялось вращаться по инерции. Я слышал, как девушка продолжала говорить сквозь слёзы:

– О, простите меня, Труди и ваши родители погибли во время воздушного налёта на Дармштадт два месяца назад.

Испытывая головокружение, я опёрся на стенку купе, чтобы подняться и выпрямиться. Перед глазами проплывали окно, стенка, люди. Я сжал зубы и сдержал слёзы. Никто не должен видеть меня плачущим. Я прикрыл глаза и сделал глубокий протяжный вздох.

Постепенно – не знаю, сколько это заняло времени, – я пришёл в себя и стал воспринимать то, что услышал. Может, Клара ошиблась? Но нет, я понимал, что она сказала правду. Теперь всё кончено. Никогда я не увижу своих близких, никогда не услышу смех сестрёнки, никогда не почувствую материнскую заботу, не услышу рассказов отца о своих проектах. По какой-то ужасной ошибке покинули этот мир они, а не я. Именно я должен был умереть. И тысячу раз был готов к этому. Я уходил сражаться в море ради сохранения их жизней, ради их безопасности. Но обманулся в своих ожиданиях. Почему Всевышний предпочёл взять их невинные жизни вместо моей грешной?

Клара постепенно отошла от шока. Она была удручена тем, что оказалась вестницей смерти. Я старался успокоить её. Говорил, что она избавила меня от тягостного неведения о судьбе родителей и бесцельной поездки. Я изменил свои планы. Не было никакого смысла ехать в Дармштадт.

В Эйзенахе мы с Кларой пересели на другой поезд и отправились в городок Озеро Констанца. В бесконечно долгой ночи наш разговор не клеился. Я не мог ни о чём думать, кроме как о потере родных и никчёмности всего остального. Когда поезд мчался по рельсам среди серого ноябрьского утра, я протёр стекло окна и увидел на стене привокзального здания лозунг, который выглядел как злая ирония: «Наши города погибают, стены рушатся, но наши сердца никогда не дрогнут!»

Когда ночная тьма окутала восточные отроги Шварцвальда, поезд прибыл в родной город Клары. Она простилась со мной, смущённая и обескураженная. Я поехал дальше в ночной тьме и не выходил из поезда до тех пор, пока не увидел, как лунный свет отражается на поверхности озера Констанца. Я вытащил свой багаж из вагона в Восточном Уберлингене, где мои родственники спасались от войны. Когда я начал разыскивать их дом, то ощутил внезапную потребность вернуться на вокзал, сесть на другой поезд и вернуться на подлодку к своей команде. Я принадлежал им. Но я продолжил поиски родственников, держа в руке тяжёлый чемодан с подарками. Я не знал, что с ними делать. У меня не было даже любимой девчонки, которой я мог бы их передать. Марианна погибла в развалинах Берлина. Ивон-на пропала ещё раньше. Маргариту я потерял в Париже, занятом американцами. Марика была замужем за другим.

Моё появление на пороге дома деда вызвало замешательство. Многочисленные родственники, жившие более или менее согласно под обшей крышей, явно не ожидали моего возвращения с Атлантики. Они полагали, что я потерялся в хаосе, последовавшем за вторжением на континент союзников, и примерно в то время, когда родители получили от меня последнее письмо. Их удивление по поводу моего возрождения из небытия быстро сменилось встревоженными взглядами и беспокойным шёпотом за моей спиной. Чтобы успокоить родственников, я твёрдо произнёс:

– Ваша тревога мне понятна. Не надо оправдываться.

– Что ты намерен делать?

– Не знаю.

– Ты хочешь остаться у нас?

– Нет, я зашёл просто повидаться. Оставлю у вас свои книги и некоторые вещи…

Вскоре я узнал, что моя кузина Лора пристроилась где-то в Шварцвальде. Я немедленно позвонил ей и выяснил, что там много снега и прекрасные условия для катания на лыжах. Наконец я нашёл себе убежище, место, где можно забыться на некоторое время.

Рано утром следующего дня я оставил у родственников свои книги, подарки и покинул озеро. Медленно тащившийся поезд повёз, меня в горы, поменявшие в течение часа окраску с тёмно-зелёной на ослепительно белую. Зима наступила раньше, чем ожидалось. Глубоко в лесу на маленькой станции я уселся в сани, и лошади доставили меня на высокогорье в Шенвальд. Там кузина зарезервировала мне номер в отеле.

Лора была страстной поклонницей горнолыжного спорта. В следующие несколько дней мы встречались с ней, как только первые солнечные лучи освещали белоснежные верхушки огромных хвойных деревьев, взбирались повыше и спускались на лыжах в долину. Каждое утро мы повторяли эти подъёмы и спуски по нескольку раз, завтракали содержимым холщовой сумки, привязанной к моему поясу, затем снова носились на лыжах по белоснежным полям, через замёрзшие горные потоки до заката солнца. Постепенно моя депрессия ослабляла свою хватку.

Лора старалась подбодрить меня, но ей удавалось это лишь до некоторой степени. Каждый вечер мы слышали эхо артиллерийской канонады, доносившейся с Вогез, расположенных всего лишь в 60 километрах к западу. Мы не могли не слышать радиопередач, сообщавших о наших потрясающих потерях на всех фронтах. Советы захватили Ригу, Литву, пол-Польши и создали себе плацдарм наступления на Балканах. Происходили ожесточённые бои на западном берегу Рейна, американцы сровняли с землёй Кёльн и Ахен. Я прислушивался к этим сообщениям с нарастающим беспокойством. Нет, я не мог больше вести праздную жизнь, когда рушилась наша оборона на Рейне, а немецкие города исчезали в пламени и клубах дыма. Я был накрепко связан со своей лодкой и командой. Это всё, что у меня осталось.