Стальные гробы. Немецкие подводные лодки: секретные операции 1941-1945 гг - Герберт Вернер

В один из холодных дней ноября я простился с Лорой и сел в сани, отправлявшиеся к станции. Когда мы спустились в безмолвную долину, я спрашивал себя: Боже мой, что будет с Германией? Куда делось это чудо-оружие, которое нам обещали столько раз? Как сможем мы без него остановить русских, американцев, англичан, французов – весь мир?

Я прибыл на базу подводных лодок Любек-Симе в холодный ненастный день. Юный старпом Зельде, которого я оставил на время своего отсутствия во главе небольшой части экипажа подлодки, доложил, что воздушные налёты и дефицит запчастей замедлили ремонт «У-953». Он явно отстал от графика, и нам бы повезло, если бы подлодка вышла в море в новогодний праздник. Однако, несмотря на неприятную весть, я расположился в своей комнате с ощущением, будто нашёл спасение от всех бед.

Здесь пахло смолистой хвоей. Через тонкие стенки я слышал в соседних комнатах говор своих подводников, узнавал голоса каждого из них. Меня радовало их присутствие. Оно придавало уверенность и осмысленность существованию.

Вечер я провёл со своими подводниками и узнал, что многие из них тоже пережили свои личные трагедии во время отпуска. Бергер обнаружил в руинах свой родной город Клёве, расположенный в непосредственной близости от линии фронта на западе. Во время пожара погибли его жена и единственный ребёнок. Кто-то показал ему место их захоронения. Сразу же после посещения могилы он вернулся на базу к своей подлодке. Один из мотористов тоже обнаружил только развалины своего дома. Его родители пропали без вести. Узнав об этом, он тоже поспешил вернуться на базу. Другие подводники провели отпуска в поездах и автобусах в попытках найти свои семьи, спасавшиеся бегством из города в город. Те, кто всё-таки встретился с родными, почти не располагали временем для общения с ними. Кое-кто вообще не доехал до дома. Их города оказались уже за линией фронта, в Силезии. Для них всех, как и для меня, оставалась одна дорога – возвращение на подлодку к товарищам, с которыми они могли разделить трагическую судьбу.

Однако не со всеми членами экипажа мои отношения складывались безоблачно. Наступил декабрь с его морозами и снегом, с пронизывающими восточными ветрами. Началась долгая зима. Под стать ненастным дням было и моё настроение, омрачённое присутствием в команде трёх офицеров. Старпом, главмех и курсант не обладали ни опытом, ни зрелостью. Они доставляли мне больше забот, чем помощи, и расхолаживали команду. Мои подводники, профессионалы, имевшие длинный– послужной список, боевой опыт и награды, видели мало проку от незрелого главмеха и относились к юному курсанту с нескрываемым презрением. Мириться с таким положением дел на боевой подлодке было тяжело и опасно. Я попросил отдел кадров заменить главмеха и курсанта. Подобная дежурная просьба, которая год назад была бы удовлетворена автоматически, даже если бы её расценили как каприз капитана, на этот раз была решительно отклонена. Моя попытка доказать, что кадровая замена необходима для сохранения боеспособности лодки и экипажа, вызвала лишь пренебрежительную отмашку. Мне как бы дали понять: «Какая разница? Жизнь подлодки слишком коротка, чтобы о ней беспокоиться, даже если команда подводников идеальна».

Не только некомпетентность была причиной моего недовольства курсантом. Что ещё хуже, он был приставлен нацистской партией вбивать в головы подводников официальные догмы, идеалы и лозунги. Партийное вмешательство в дела подводного флота имело короткую, но бурную историю, которой предшествовала неудавшаяся попытка покушения на Гитлера. До этого наш флот был свободен от политического вмешательства. Даже после покушения, когда партийное влияние на все стороны жизни страны резко усилилось, командиры подлодок, и в том числе я, успешно противодействовали проникновению в среду подводников офицеров-политработников пассивным сопротивлением. Но с упадком рейха партийное влияние становилось всё более могущественным и догматичным. Это приводило в отчаяние ветеранов, офицеров и рядовой состав, разделяющий их настроения. Подводники время от времени жаловались мне на попытки курсанта поучать их в партийном духе. Их реакция на это была совершенно естественной: они доказывали свою верность долгу и героизм делами и поступками и не нуждались в партийных поучениях относительно того, как воевать и умирать.

Удалось бы мне или нет освободиться от курсанта, но я был полон решимости положить конец его назойливым поучениям. На общем собрании команды я указал главмеху, старпому и курсанту, что они ещё не приобрели достаточной квалификации, чтобы исполнять свои должности на борту подлодки. Я предупредил их, что они не смогут оставаться долго на своих постах, если не будут строго следовать моим распоряжениям, касающимся их подготовки к боевому походу. Кроме того, я так загрузил курсанта мелкими поручениями, что у него не оставалось времени произносить партийные речи.

Во вторую неделю декабря активность в порту драматически возросла, что свидетельствовало о подготовке нашего весеннего наступления на море. В десятидневный срок с Балтики прибыли пять обычных подлодок. Заполнились пустые казармы, активизировались ремонтные работы в сухом доке. Но прибывшие в порт суда не вносили ничего нового в наш боевой потенциал. Они ничем не отличались от нашей старушки «У-953». Словом, военные приготовления не обещали остановки нашего катастрофического падения в пропасть.

И тут забрезжил свет надежды на Западном фронте. Ранним утром 16 декабря наши армии предприняли мощное контрнаступление в Арденнах против англо-американских сил. Немецкие радиостанции сообщили о крупных успехах немецких войск, продвинувшихся в первые же часы далеко в глубь территории противника. Наконец началось давно обещанное крупное наступление. Мы опять двинулись на запад, и наши дивизии не остановятся до тех пор, пока последний солдат союзников не будет сброшен в море. Я слушал победные новости со смешанным чувством надежды, беспокойства и сдержанности. Хотя прорыв в Арденнах дал первоначальные впечатляющие результаты, он произошёл на достаточно узком фронте для глубокого проникновения наших войск на юг. Мои надежды увядали и росла тревога по мере того, как проходили дни и уже не приходили вести о наших успехах. Через, неделю после того, как мы были взбудоражены фанфарами и военными маршами, голоса, заверявшие нас в скорой победе, умолкли. Наступление замедлилось от холода и грязи, а затем было остановлено свежими дивизиями союзников, брошенных на ликвидацию нашего наступательного клина. В канун Рождества наши шансы на крупную победу пришли к нулю.

В канун Рождества в порту было торжественно и тихо – по крайней мере до полуночи. Я совершал вечерний обход комнат, беседуя со своими подводниками, раздавая им заверения, в которых они не нуждались. Каждый из них прикрыл свою душу прочным панцирем, чтобы защититься от превратностей распадавшегося мира. Я вернулся в свою комнату после того, как выпил со своими офицерами, унтер-офицерами и матросами изрядное количество налитков. Сварил себе кофе на горячей плите, погрузился в кресло и принялся читать. Комната была насыщена запахом хвои от ёлки, которую матросы установили в одном из углов. Это напомнило мне счастливые праздники Рождества в прошлом. Жилой комплекс затихал. Я постепенно заснул, видя во сне весёлую пирушку.

Через несколько часов после полуночи меня разбудил громкий стук в дверь. Стучал мой идейный курсант, который стоял на вахте;