Собрание сочинений в десяти томах. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский

потом, с означением имени брата, вешаются в главном костеле для примера наследникам… Братия Тернового Венца, главным образом, обязаны не только сами деятельно исполнять обязанности, предписанные учением Христовым, но везде и не обращая внимания ни на что, не оглядываясь на людей, указывать ближним истинный путь, говорить правду и то, что внушает совесть, подавать собою примеры самоотвержения, веры, любви к Богу и ближнему, одним словом — обязаны терпеть, дабы еще на земле достигнуть мира по слову Божию, а в небесах — вечного соединения с Христом. В случае надобности они должны охотно жертвовать жизнью, не убегать унижения, не жалеть жертв и не осквернять свои уста ложью. Во взаимных сношениях между собою, братия обязаны исполнять все, что соединяет христиан, а еще более обязаны заботиться не столько о себе, сколько о пребывающих в равнодушном ослеплении и не хотящих носить креста с тернием: особенно последних они торжественною присягою обязуются обращать на путь истины, утешать, учить и поддерживать.

Обозный продолжал распространяться на счет обязанностей братий Тернового Венца, но громкий смех придворных не позволял расслышать вдохновенных слов его. В заключение Андрей в нескольких пунктах изложил наставления о том, как принимать братий и сестер во время обедни и причастия, вручая им в одно время тело Христово и знамение креста, какую обязаны они собирать милостыню, как распоряжаться ею и т. д.

Много смеялись над обозным и, натуральное дело, никто даже не подумал об основании проектированного им ордена, потому что в глазах испорченных людей он представлялся страшной утопией. Но Андрей не оставил своего намерения. Он первый надел на себя крест, обвитый терновым венцом, и через два года, отказавшись от должности обозного, поехал в Рим с приготовленным статутом братства, намереваясь быть его основателем.

Перед отъездом обозного Владислав IV и канцлер Оссолинский, который в душе уважал Андрея и всегда говорил с ним серьезно, когда они были вдвоем, и только в присутствии придворных иногда смеялся над ним вследствие слабости и для угождения другим, — советовали Карлинскому оставить напрасный труд, но Андрей не послушался их.

— Ваше Величество! — произнес он. — Благородный и добросовестный человек, если Господь вдохнет, в него добрую мысль, обязан всеми силами стараться осуществить ее. Если не удастся подобное предприятие, то не он будет виноват, но его долг стараться об этом, ничего не опасаясь. Так и я, если не успею в своем намерении, то успокоюсь мыслью, что это не угодно было Богу и не нужно для людей, буду верить, что Промысел хочет употребить другие средства для человеческого блага.

Король и многие сановники дали бывшему обозному рекомендательные письма к кардиналам святого коллегиума, к его святейшеству, к духовнику папы и другим особам, имевшим влияние на решение апостольской столицы. Но это не принесло ожидаемой пользы. Прибыв в город Св. Петра, Андрей прежде всего начал молиться с пламенными чувствами, обошел все костелы и потом уже принялся ходатайствовать перед папою об утверждении своего проекта. Все слушали Андрея с вниманием, но статут встретил много возражений со стороны духовных властей. Святой отец обнял и благословил Андрея, поцеловал крест с терновым венцом, слезы навернулись на глазах его, но, выслушав статут братства, он покачал головою и сказал:

— Милый сын мой! Ужели ты не видишь, сколько предстоит затруднений и препятствий к осуществлению представленного тобою проекта? Твои желания прекрасны, но ужели сердце твое не будет страдать, если они обратятся во зло и вред, в пустой признак и злоупотребление святым знамением?

Карлинский не удовольствовался этим. Оставшись в Риме, он ходил к кардиналам, к генералам разных орденов, трудился, поправлял статут, молился и, наконец изнуренный в этом святом труде, а, может быть, и потеряв к нему охоту, вдруг умер, ослабев от поста, в ту минуту, как он приступал к причастию Св. Тайн в костеле Св. Станислава.

— Это был великий человек, — прибавил взволнованный Хорунжич, — как святыню берегу я вот этот крест, потому что он ясно свидетельствует о пламенном желании добра, составлявшего главный предмет и цель всей жизни Андрея. Глаза обозного раньше и лучше других видели, до чего дошли мы теперь… Он искал лекарства от неизлечимой болезни и умер, когда утратил надежду, что люди воспользуются им…

По крайней мере, для нас должны быть священны и память о нем, и это знамение креста с терновым венцом…

Никто не нашелся сказать что-нибудь против этих вдохновенных слов и вообще против всего вышеприведенного рассказа. Пораженный Юлиан сидел, точно прикованный к стулу, и неподвижными глазами смотрел на дядю. Алексей погрузился в глубокую задумчивость. Юстин загляделся на звездное небо, которое через отворенные двери в сад блистало мириадами светил… На бледном лице Хорунжича отражались усталость и волнение, казалось, настоящий рассказ пробудил в нем заснувшие страдания… Не говоря ни слова, он еще раз взглянул на портреты обозного и Григория и тихими шагами удалился в другие комнаты…

По уходе Атаназия еще долгое время все сидели в неподвижном положении. Юлиан блуждал глазами по изображениям своих предков, но лицо его показывало, что, вполне понимая их величие, он уже не чувствовал в себе сил сравняться с ними…

Совершенно другого рода впечатление произвел Хорунжич со своей аристократической верой в предназначение фамилий и мистицизмом на Дробицкого. Алексей удивлялся старику, но не мог сочувствовать ему. Некоторым образом шляхетская гордость отозвалась в его сердце, сын современности — Алексей сознавал себя равным всем и никак не допускал подобного превосходства породы. Впрочем, эта столь разительная, проникнутая религиозным чувством, важная и непоколебимая фигура отшельника возбуждала в нем какое-то уважение. Вообще мы любим людей мягких и спокойных, но не можем высоко ценить их, чтобы расположить к себе сердце и принудить посторонних к уважению, для этого необходима известная сила характера… Алексей не соглашался с Хорунжичем, но уважал его убеждение. Юстин уже давно привык к эксцентричности Атаназия, потому что был ежедневным его слушателем, но он смотрел на свет другими глазами. Для Юстина все было поэзией. У него все рождалось для поэзии и вместе с нею умирало, где не было поэзии, там для него оканчивался мир и начиналось бездушное царство смерти и молчания.

Юстин перенял от своего наставника только одно убеждение о суете мира и еще пренебрежение к земной жизни. Потому он вовсе не заботился о своей службе, будущности и богатстве, составляющих для других людей предмет самых усиленных домогательств.

— Ужели мы решимся прозаически и в глупом сне провести такую прелестную ночь? — спросил он наконец, посматривая на Алексея и Юлиана.

— Мне спать не хочется, — проговорил Алексей. —