Корпоративное бессознательное - Александр Андронин

Специалист с тихим шипением выдохнул. Отошёл на шаг, открыл створки десантного отсека. На землю выпало несколько кукурузных початков.

– Залезай! – Артон кивнул девушке на загруженный продовольствием отсек. – Будешь сидеть здесь.

Она пожала плечами, подошла к отсеку. Посмотрела на заставленные мешками сиденья и пол, глянула на Артона, вопросительно подняв бровь.

– Лезь, – кивнул он. – От того, что ты заслужила, ты не сбежишь.

– Я и не бегу.

Морин влезла в десантный отсек. Артон захлопнул за ней люк, со скрежетом провернул запирающие рукоятки.

– Забирайтесь через кабину, – сказал он. – Мы улетаем. Сейчас.

Кеорт оглянулся на стену с двуликой багровой головой. «Хватит с меня этого посёлка. Слишком много здесь душных секретов. И всё здесь не то, чем кажется».

– Они принесли всё, что обещали? – спросил Артон.

– Не совсем, – ответила Эйди. – Они очень спешили. Принесли только мешки с картошкой, с кукурузой и с капустой. Потом поднялся шум, и все пошли к отелю. Остальное я сама переносила из хранилища.

– Бот полностью загружен?

Он строго поглядел на неё сверху вниз. Она вытянулась, набрала в грудь воздуха. Её глаза моментально стали пустыми.

– Грузовой отсек укомплектован продовольствием, – отрапортовала она. – Личные вещи собраны и погружены. Всё согласно плану.

– Хорошо. – Артон кивнул, и взгляд Эйди снова стал нормальным. – Надо ещё поработать над формулировками, но ты учишься. Понемногу я тебя совершенствую.

Он забрался в кабину, помог Эйди подняться. Кеорт влез вслед за ними.

– Хорошо, что я уговорил тебя обучаться основам корпоративной культуры. – Артон говорил, запуская системы «Харона». – Прогресс налицо. Хоть что-то тут я сделал не зря.

Двигатели загудели, прогреваясь, бот завибрировал и оторвался от земли.

– На Землю ты прибудешь хоть как-то подготовленной. Твоя корпоративная трансформация пройдёт легче.

Посёлок растворился в черноте.

Он в маленькой комнате. Яркий свет льётся с потолка, оставляя в углах вязкие, как загустевшие чернила, тени.

В центре комнаты стол. Над ним склонился человек. Свет мешает разглядеть, кто это.

На столе кто-то лежит. Стоящий заслоняет его, видны только ноги и кисти рук. На лодыжках и запястьях широкие кожаные ремни. Тот, кто стоит над столом, что-то делает, и конечности в ремнях иногда слабо подёргиваются.

Кеорт подходит ближе. Видит на склонившемся над столом человеке кожаный фартук, блестящий от влаги. Становятся слышны звуки.

Треск разрываемой плоти. Хруст костей. Чавкающее под пальцами мясо. Звяканье инструментов.

На пол капает кровь. Стук капель отражается от стен, становится оглушительным, но не перекрывает отвратительный звук работы человека над плотью. Кровь течёт сильнее, она смешивается с какими-то другими жидкостями, густыми тягучими нитями стекает со стола. Всю комнату заполняет тяжёлый запах разделочного цеха, вызывая воспоминания о каком-то кровавом чердаке.

Темнота в углу колышется, рвётся на клочки. Из неё появляется лицо – тёмные, неровно остриженные волосы, высокие скулы, острый подбородок. Рот ещё недавно был зашит полностью, сейчас с правой стороны прорвана небольшая щель. Вокруг губ красные дыры. Из некоторых ещё торчат нитки.

– Изменяют нас, делают из нас что-то удобное, функциональное, – невнятно говорит Морин. – Мы – пластилин в их мудрых руках.

У неё на лбу выжжено клеймо, наполовину скрытое волосами. Он не хочет рассматривать, чей логотип на этом клейме.

– Лояльность – это благо. – Голос из зашитого рта напоминает мычание. – Она избавляет нас от мук выбора, и мы не думаем, чью сторону принять. В долгосрочной перспективе лояльность избавит нас от необходимости выбирать что-либо вовсе.

Человек над столом напрягается, разведя локти. Тело на столе выгибается в напряжении; раздаётся влажный треск, и тело расслабляется.

– Меняют нас, превращают во что-то. – Ей тяжело говорить, она делает паузу. – В инструменты, что наилучшим образом подходят для великих свершений.

Человек над столом выпрямляется, вытирает руки. На плече виден край знакомой татуировки. Кровь со стола льётся ручьями.

– Таким образом нас улучшают. Нас улучшают. Улучшают.

Она сидит на полу, поджав под себя босые ноги. Ему сначала кажется, что у неё ампутированы руки, но потом он видит, что они плотно прижаты к телу. Рукава смирительной рубашки завязаны за спиной, уходят вверх, теряются во тьме, как леска марионетки. Она сидит, раскачиваясь, повторяя одно и то же движение, похожая на подвешенную на леске тряпичную куклу.

Он делает несколько шагов к столу. Человек в фартуке отходит. Теперь видно, над кем он работает.

Лицо Эйди исполосовано чем-то острым, разрезы тянутся от уголков рта. Подбородок рассечён и напоминает второй рот. Светлые волосы собраны на затылке, и видно, что ушей у неё нет; на их месте привинчены прямо к черепу чёрные пластиковые коробки.

Левый глаз вырезан, в кровавую яму что-то вставлено. Видно металлическое кольцо на месте зрачка, всё остальное утопает в крови. Светильник на потолке светит Эйди прямо в лицо, вырисовывая все подробности.

Он наклоняется к ней. И то, что живёт в оставшемся у неё глазу, реагирует на его взгляд и смотрит на него в ответ.

Оно страшно. Страшнее, чем изуродованная Эйди. Потому что оно совсем не такое, каким было. Оно изменилось, и в то же время нет.

Из угла раздаётся рёв. Рот Морин распахнут, где-то разорвались нитки, где-то – её губы. Вместо рта образовалась кровавая дыра в лохмотьях плоти. Она смотрит на него, на стол, на тело на столе. Её голос больше не похож на человеческий, это рёв чудовища. От него свет наверху истерично мигает, словно вот-вот лопнет перегруженная спираль; свет вспыхивает, ослепляет и наконец будит его.

Он приходит в себя, уже не помня деталей кошмара. Остаётся только ощущение чего-то мерзкого, и ещё яркий свет в глазах.

Сновидение пошло трещинами и лопнуло, как керамика под избыточным давлением. Кеорт проснулся, задыхаясь.

Очень жарко, так, что тяжело дышать. Кажется, что он плавал в собственном поту, смешавшимся с мерзостью из сна.

«Это всё амфетамины. Точнее, амфетаминомодобные вещества. Я слишком много принял, а это похмелье, отходняк».

И ещё был страх. Страх бесцельности. Того, что «Энигма» окажется пустышкой, что во всём этом Дит-сити не окажется ни единой зацепки, ничего, что поведёт на следующий этап поисков.

«Я найду. «Энигма» – промежуточный пункт, очень важный, неизбежный. Я должен туда попасть, но окончательная цель не там».