Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны - Венди З. Голдман

областной военный трибунал просто отказался возбуждать дело, заметив, что все рабочие добросовестно трудятся на прежнем месте работы. Дальнейшие обращения в прокуратуру Сталинграда также ни к чему не привели. Рабочие остались в Сталинграде[980]. Военный трибунал в Горьком пошел гораздо дальше осторожных предложений Горшенина: не смягчил приговор или настоял на возвращении, а отказался от преследования дезертиров из своего региона, так как они работали на других предприятиях.

Уже осенью и в начале зимы 1944 года судебная практика стихийно перешла от репрессивных установок июньского постановления к фактическому признанию того, что дезертирство – и укрывательство дезертиров – никуда не денутся, пока существуют условия, побуждающие мобилизованных рабочих бежать. Прокуроры в отчетах снова начали подчеркивать, что эти рабочие переживают небывалые лишения, а в нескольких исключительных случаях судебные органы даже устроили процесс над директорами предприятий, получившими большие сроки за халатность и злоупотребления[981]. В то же время ни прокуратуре, ни местным чиновникам не удавалось разыскать беглецов. Людей мобилизовали из всех республик и областей страны, а прокуратура на местах просто не располагала достаточным количеством сотрудников, средствами и возможностью работать в таких масштабах, чтобы вести поиски в радиусе тысяч километров во всех направлениях. Так, энергичные прокуроры из Магнитогорска разослали распоряжения о проведении поисков по Удмуртии, Сталиноградской области Казахстана, Одесской области Украины и ряду областей РСФСР: Смоленской, Саратовской, Тульской, Ростовской, Орловской, Московской, Тамбовской и Кировской. Ни в одном из регионов поиски не увенчались успехом[982]. Районные прокуроры не получали содействия со стороны коллег, даже когда искали дезертиров в собственном или соседнем регионе. В октябре 1944 года прокуратура Калининского района Дзержинска, второго по величине города Горьковской области, разослала почти 150 распоряжений о розыске дезертиров, о которых было известно, что они еще не покинули область, но едва ли кого-то из них нашли. Аналогичным образом прокурор Копейска, расположенного посреди угольных месторождений Челябинской области, разослал сорок шесть распоряжений о розыске «дезертиров» в соседней Курганской области, но курганские власти не исполнили ни одного. Неудивительно, что попытки напасть на след дезертиров еще дальше – в Одессе, Молдавии или Орле – терпели столь же очевидную неудачу[983].

Репрессивное июньское постановление оказалось во всех отношениях бесполезной мерой. Постановление от 29 июня было в конечном счете последней отчаянной попыткой государства пресечь незаконный отток рабочей силы и способствовать мобилизации и милитаризации труда. Государство стояло перед выбором: либо продолжать тратить скудные ресурсы прокуратуры и милиции на бесплодную погоню за трудовыми дезертирами, либо найти способ урегулирования ситуации. 30 декабря 1944 года правительство объявило частичную амнистию трудовых дезертиров, спасенных таким образом от ареста или тюремного заключения, и полную амнистию всех рабочих, бежавших с предприятий вопреки указу от 26 декабря 1941 года, если они уже вернулись или вернутся добровольно к 15 февраля 1945 года[984]. В новом законе не упоминались те, кто нашел работу в другом месте, поэтому он лишь частично признавал масштабы дезертирства, меняющееся настроение рабочих, рекомендации самой Прокуратуры СССР или стратегии местных прокуроров и чиновников на практике. Цель амнистии состояла в том, чтобы побудить сотни тысяч продолжавших скрываться дезертиров вернуться на предприятия, откуда они бежали. Но такое ограниченное признание проблемы сохранялось лишь на протяжении полугода. 7 июля 1945 года по случаю победы над нацистской Германией правительство объявило общую амнистию обвиняемых в ряде преступлений, включая любые нарушения указа от 26 декабря 1941 года[985]. Все судебные разбирательства по делам еще не задержанных трудовых дезертиров были приостановлены, всех, кто уже отбывал срок за нарушение указа, освободили, а со всех осужденных (вне зависимости от того, находились ли они в заключении), сняли судимость. Короче говоря, 7 июля 1945 года все случаи трудового дезертирства были сброшены со счетов. Однако указ от 26 декабря 1941 года остался в силе, породив новую цепочку бесплодных преследований и бегств. Для восстановления страны в послевоенные годы рабочих, в первую очередь сельскую молодежь, продолжали мобилизовать для работы в регионах и на промышленных предприятиях, где условия оставались невероятно тяжелыми. Учитывая страшные потери на фронте, огромный урон, нанесенный стране нацистами, и назревающую холодную войну, государству требовалось, несмотря на острую и все растущую нехватку рабочей силы, срочно отстроиться и вооружиться заново. Трудовое дезертирство не исчезло, но местные прокуроры, ответработники и милиция, особенно в деревнях, утратили интерес к преследованию беглецов. Круг разомкнулся только в 1948 году, когда правительство наконец аннулировало указ от 26 декабря 1941 года и сопутствующие указы, относившиеся к железнодорожному и водному транспорту[986].

* * *

Стремление рабочих выжить оказалось сильнее страха перед строгими законами военного времени, которые, впрочем, органы, ответственные за контроль над их соблюдением, не применяли последовательно. Директора предприятий, прокуроры, председатели колхозов и милиция не могли или не хотели исполнять закон на каждом этапе от первого сообщения о дезертире до установления его личности, сбора материалов, розыска и возвращения беглеца. Все большее нежелание следовать предписанной процедуре на фоне растущего количества дезертиров послужило одним из решающих факторов, побудивших правительство 30 декабря 1944 года объявить частичную, а 7 июля 1945 года – общую амнистию. Реакция властей была в значительной мере обусловлена изменившимся настроением рабочих. К 1944 году люди тосковали по дому и все меньше были готовы терпеть ужасающие условия в общежитиях и столовых.

Руководителями предприятий и местными чиновниками двигали собственные интересы, склонявшие их закрывать глаза на трудовое дезертирство или даже поощрять его. Сообщая о дезертире, директора поступали так столько же ради самозащиты, сколько и в интересах закона. Но если они и сообщали о случаях дезертирства, то нередко не могли дать прокурорам достаточных сведений, чтобы начать расследование. На практике им было проще отправить в Комитет запрос на новых работников, чем заниматься долгими и часто бесплодными разбирательствами. Из-за небрежного ведения отчетности на заводах и в сельских районах, равно как и огромного территориального охвата трудовой мобилизацией, прокуроры заходили в тупик. Председатели колхозов и руководители предприятий в областях, куда возвращались рабочие, охотно принимали беглецов, быстро устраивали их на работу и укрывали. Наконец, противоречия раздирали и саму Прокуратуру СССР, ключевой орган, надзирающий за соблюдением закона, на всех ее уровнях. Если говорить о центральном аппарате, то сторонники жесткой политики и строгого исполнения принятых законов проигрывали во влиятельности более прагматичным руководителям. На локальном уровне работники сельской прокуратуры отказывались сотрудничать с городскими коллегами. Прокуроры в одном городе игнорировали распоряжения о розыске, присланные из другого. Каждый чиновник стремился защищать интересы своей зоны влияния, будь то деревня, город, колхоз или