Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914-1917). 1917 год. Распад - Олег Айрапетов

Были случаи, когда казаки демонстративно защищали своих офицеров и демонстративно выполняли требования воинской дисциплины, что вызывало ненависть к ним со стороны агитаторов. Между ними и представителями «революционной армии» нередкими были даже стычки. В этих конфликтах проявлялось преимущество элитных подразделений80. Отряд А. Г. Шкуро заметно выделялся среди терявших воинский вид частей своей образцовой дисциплиной и внутренней спайкой81. Его командир вспоминал об отношениях, сложившихся в корпусе Н. Н. Баратова между партизанами-кубанцами (то есть подразделением, использовавшимся для диверсий и разведывательных операций в тылу противника) и солдатами, а особенно матросами Каспийской флотилии: «Ежедневно происходили свалки и драки. Мои казаки, сильные взаимной выручкой и артистически владевшие оружием, отнюдь не давали себя в обиду»82.

Все это привело к определенным изменениям в отношении Ставки к кавалерии. Если ранее Верховное командование отрицательно относилось к планам увеличения кавалерии или создания новых крупных кавалерийских единиц, то теперь ситуация изменилась. Корнилов присоединил к Кавказской Туземной конной дивизии 1-й Дагестанский, Осетинский, Крымско-Татарский и Туркменский конные полки, создав Туземный кавалерийский корпус. Новую часть стали перебрасывать из Бесарабии ближе к столице83. Однако и на казачьи кавалерийские части опираться становилось все сложнее. Чем ближе они находились к крупным центрам революционной анархии и чем дольше они находились там, тем менее надежными становились. Так, переброшенная из Персии Кавказская кавалерийская дивизия подверглась мощному воздействию агитации в Баку и в Минске и в результате фактически отказалась подавлять выступление солдат-тыловиков в Гомеле, отказавшихся выйти на окопные работы84. Ставка накапливала силы, готовясь к их пробе в Москве. «Корнилов стал знаменем, – вспоминал Деникин, – для одних – контрреволюции, для других – спасения Родины»85. Вокруг Корнилова начали объединяться все те, кто готов был защищать Россию, его поддержали Совет казачьих войск, Союз офицеров, Союз георгиевских кавалеров, Всероссийский торговопромышленный съезд. Это были весьма разнородные силы, но, как отмечал П. Н. Краснов, «…мы знали, что Корнилов считался революционером, что Крымов, которого почему-то считали монархистом и реакционером, играл какую-то таинственную роль в отречении Государя Императора и сносился и дружил с Гучковым. Мы все так жаждали возрождения армии и надежды на победу, что готовы были тогда идти с кем угодно, лишь бы выздоровела наша горячо любимая армия. Спасти армию! Спасти какою угодно ценою. Не только ценою жизни, но и ценою своих убеждений – вот что руководило нами тогда и заставляло верить Корнилову и Крымову»86. Естественно, что подобная готовность отставить убеждения в сторону разделялась далеко не всеми сторонниками Корнилова, и уж, во всяком случае, она не предполагала отсутствие трений между ними.

Вечером 10 (23) августа генерал прибыл в Петроград для доклада правительству относительно положения дел на фронте накануне совещания87. Через своих представителей в Ставке Керенский подталкивал Главковерха к этому визиту, но когда генерал появился в Петрограде, глава правительства заявил, что не вызывал его и не берет на себя ответственности за этот визит. Положение было таким же двусмысленным, как и слова Керенского. Корнилов все же прибыл для разговора с ним, но, опасаясь покушения, захватил с собой конвой – текинцев с пулеметами. Состоявшаяся беседа выявила глубокое недоверие лидера армии и демагога, готового натравить на него солдат во имя удержания власти88.

Как такового единства антибольшевистского лагеря не было, и во многом достижению его мешала позиция главы Временного правительства. Керенский принадлежал к вполне современному типу российского политика, который в основе своих действий видит интригу, направленную на реализацию принципа собственной бесконтрольной власти. Он не мог мириться с тем, что во главе армии оказался популярный человек, который мог претендовать на верховную власть. Характерно, что почти сразу же после встречи этих двух людей появились слухи об отставке Корнилова и Савинкова, которые пришлось официально опровергать89.

Правительство активно готовилось к пробе сил на совещании, надеясь продемонстрировать и свои достижения, и народную любовь к своему руководителю. Если верить Керенскому, в этот период «крайне быстрыми темпами» шло восстановление России и она «стремительно набирала силы»1. Совещание планировалось масштабно. В работе его должно было участвовать около 1500 человек, не считая депутатов Думы всех четырех созывов2. Для проезда членов совещания из Петрограда в Москву 10 (23) и 11 (24) августа было организовано 2 специальных поезда3. Работу совещания должны были освещать около 150 представителей печати4. При этом совещание не имело ни программы, ни ясной цели, «предполагалось только выслушать заявления друг друга, а затем с миром разойтись»5.

Керенский прибыл в Москву 10 (23) августа отдельным поездом, сопровождаемый Е. К. Брешко-Брешковской и В. М. Черновым. На открытом автомобиле они отправились в свою резиденцию – Большой Кремлевский дворец6. В тот же день в 14:40 в первопрестольную приехал и Корнилов. На вокзале его встречали московские власти – городской голова, комиссар города, командующий войсками округа А. И. Верховский (недавно переведенный на эту должность из Севастополя и по этому случаю произведенный в полковники), представители Офицерского союза, союзов георгиевских кавалеров и бежавших военнопленных, французский атташе7.

Встреча была более чем скромной, а объяснение тому – простым. Редактор газеты «Армия и флот Свободной России» вспоминал о настроениях, царивших в Москве накануне начала работы Государственного совещания: «Десятого августа, в день прибытия Верховного главнокомандующего, во всем городе чувствовалось, что вся внесоветская Россия ждет от Корнилова не сговора со Временным правительством, а замены скрытой диктатуры Совета открытой диктатурой Корнилова. В Москве эти реакционные настроения были, вероятно, еще сильнее»8. В этой ситуации революционная демократия в его лице прибегала к единственному способу действий – ослаблению армии путем назначения на командные посты по принципу личной преданности и призывам к восстановлению воинской дисциплины. Так, назначенный именно по этому принципу Верховский вместе с Московским советом готовился подавить возможное выступление в пользу Корнилова в день открытия Государственного совещания. Верный Керенскому полковник вызвал для встречи Верховного главнокомандующего только полуроту юнкеров и полуроту сводного женского батальона9.

В почетный караул пришла сводная рота Александровского училища во главе с его начальником генералом С. П. Михеевым. Корнилова бурно приветствовали. У выхода из вокзала его ждала многотысячная толпа, в центре города сторонники генерала собирались у Иверской часовни10. Некоторые подразделения, как, например, 9-й казачий полк и представители Союза георгиевских кавалеров, явились по собственному почину. В этой обстановке Верховский счел необходимым не ограничиться официальным рапортом, но предупредил Корнилова о готовности гарнизона Москвы подавить «государственный переворот»11.

Это было типичным приемом этого человека – опираться на левых для укрепления собственных позиций. «По своему внешнему облику – аристократ, по своему внутреннему стилю – большевик, Верховский начал свою деятельность как типичный демагог»12. Точно так же он вел себя и накануне и во время приезда Корнилова. 11 (24) августа, ссылаясь на решение Советов, он запретил неорганизованные демонстрации и выступления, предупредив: «Революционные войска с оружием в руках будут стоять на страже спокойной работы совещания, созываемого Временным правительством с ведома и согласия большинства организованной демократии»13.