Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914-1917). 1917 год. Распад - Олег Айрапетов

Именно на мнение этой массы и ссылался Керенский, объясняя, по свидетельству Алексеева, генералам, что в случае принятия их мер в войсках начнется «резня офицеров». Алексеев энергично настаивал на принятии перечисленных мер и поддерживал кандидатуру Корнилова. Ссылки «опереточного пуфа», то есть Керенского, генерал не считал серьезными хотя бы потому, что бездействие власти и так приводило к ежедневным потерям офицерского корпуса от рук «революционных солдат». Он предлагал действовать серьезно и активно, причем против не только дел, но и слов.

«Припомните, – писал Алексеев, – сколько разврата внесли громкие проповеди, мерзкие дела Ленина, Зиновьева, Троцкого, Луначарского, Каменева, Коллонтай и пр. Эти негодяи были неприкосновенны. Призывы к бунту на словах и в печати, захват чужой собственности… не вменялись в вину. “Боритесь с ними словом!” пока те не совершили преступного деяния (как будто не совершали!). Вот что значит быть под покровительством “комитета преступления”, то есть Совета раб. и солд. депутатов. Зато с какою легкостью и с какой постыдною внешнею обстановкою арестуют генерала Гурко, всю жизнь свою отдавшего на служение Родине. Дело не стало за ордером Керенского. Одного письма (!) оказалось достаточным для такого шага. А деятельность, а служба? Что за дело. было письмо. Или мелкая трусость людей, везде и во всем усматривающих грозный признак “контрреволюции”, или, – извините, – мелкая месть человеку, который пришелся не по душе и которого безнаказанно, пользуясь властью, можно запятнать перед Россией. Я склонен думать, что личное нерасположение сыграло в этом большую роль, чем что-либо другое»35.

Для того чтобы уравновесить неблагоприятный эффект, произведенный арестом Гурко, Керенский пошел на выпад в сторону левых. В тот же день, когда был арестован генерал, то есть 21 июля (3 августа), последовало постановление по итогам следствия под делу «о восстании 3–5 июля. Оно установило 13 обвиняемых – высшее руководство большевистской партии во главе с Лениным. Интересно, что в отношении вождя большевиков была использована та же незатейливая схема обвинений в шпионаже в пользу Германии, что и в случае с Мясоедовым. Доказательства строились на показаниях некоего прапорщика 16-го Сибирского стрелкового полка Д. С. Ермоленко, бежавшего из немецкого плена. Явившись в Россию в органы контрразведки, он заявил о том, что был завербован немцами и направлен в русский тыл для того, чтобы готовить там взрывы, восстания и отделение Украины. В качестве связника ему был дан. Ленин36.

Человек, которому, по его собственным словам, за диверсии в русском тылу была обещана мизерная для такого дела сумма в 1,5 тыс. руб., внезапно превращался в свидетеля огромной важности. «Выходит, – отмечал Троцкий, – мелкому агенту, предназначенному для взрыва мостов, сообщают без всякой практической надобности такую тайну, как связь Ленина с Гинденбургом»37. Смехотворность подобного рода «улик» была очевидной даже для руководителей контрразведки, которые после июльских событий весьма серьезно были настроены разобраться с большевиками. Показания «свидетеля» были записаны, а самого его, кстати, «до смерти перепуганного», отпустили в Сибирь, где он исчез из поля зрения властей38.

Итак, обвинения против вождя большевиков были голословны, но он тем не менее предпочитал скрываться от следствия. В то же самое время его арестованные однопартийцы дружно давали показания о том, что не получали никаких средств ни от кого, Раскольников даже заявил, что жил и работал он исключительно на жалованье мичмана (272 руб. в месяц), все они (Раскольников, Коллонтай, Рошаль и другие) дружно отрицали свою вину в подготовке переворота39. В конечном итоге все они были отпущены на свободу. Что касается Гурко, то написанное им императору письмо сочли излишне теплым, и в начале сентября 1917 г. генерал также был освобожден, но с условием, что немедленно покинет Россию. Фактически он был выслан за границу40.

Назначенный на место Половцова Эрдели не смог или не захотел оставить фронт, и 21 июля (3 августа) на этот пост был назначен генерал-майор О. П. Васильковский. В тот же день он сделал заявление для печати: «На меня возложена ответственная задача успокоения столицы, и я приложу все усилия, чтобы эту задачу выполнить. Я проявлю всю полноту власти для борьбы с контрреволюционными элементами как слева, так и справа. Моей первой мерой будет вывод из Петрограда всех организованных частей. Они все будут направлены на фронт. Необходимо также, чтобы эти части были подготовлены к боевой деятельности и имели настоящий воинский вид»41.

Между тем поражение Юго-Западного фронта неизбежно повлекло за собой крушение наступления русских и румынских войск на Румынском фронте. Оно успешно началось 24 июля на участке от Фокшан до румыно-австрийской границы42. Утром этого дня румынские и русские войска прорвали фронт 9-й германской армии. На следующий день прорыв был развит. Однако уже 16 (29) июля темпы наступления явно снизились. Русские войска резко снизили активность, возможностей румын, действовавших достаточно удачно, было недостаточно. Достижения ограничились 30–35 км по фронту и 15–20 в глубину германской обороны43.

31 июля продвижение вглубь территории, занимаемой противником, было приостановлено, а потом отступление Юго-Западного фронта потянуло за собой и соседа слева. Русская линия обороны разрушалась по принципу карточного домика44. «Итак, мы не имеем уже всей 11-й армии, – отмечала передовица “Русских Ведомостей” от 15 (28) июля, – и, вероятно, скоро лишимся и седьмой. Таковы пока размеры катастрофы. Успеет ли уйти из-под ударов и восьмая, это пока еще вопрос»45. 2 августа германо-австрийцы дошли до реки Збруч, 3 августа они вошли в Черновцы и Кимполунг46. «Мой интерес к операции исчерпан», – отметил в своем дневнике на следующий день Гофман47.

Но зато он закономерно вырос у союзников. 25–26 июля 1917 г. положение в России обсуждалось на конференции в Париже. Сообщения, получаемые в Лондоне и Париже, не оставляли сомнений: Керенский и его правительство не в состоянии навести порядок в стране. «Мы надеялись, – отмечал английский офицер, – что Россия явит нам новые дела чести и славы, также как до этого поступали другие великие нации. Мы вернулись, увидев картины разлагающей паники, трусости, которую трудно осмыслить, насилия, убийств и пьянства… Я могу также предвидеть, что недалек час, когда мы должны будем оставить последнюю надежду на Россию, как на надежного союзника»48.

Эта оценка весьма характерна для английского общественного мнения, которое в это время по отношению к России вошло, по выражению русского дипломата, в фазис «разочарования и раздражения»49. Оба эти чувства немедленно и естественно нашли свое отражение и в кредите, то есть доверии к русской валюте. Она стремилась вниз. Всего лишь за неделю с 17 по 24 июля (30 июля – 6 августа) курс рубля по отношению к фунту упал почти на четверть, с 16 до 20 руб. До войны 100 французских франков стоили 37,5 руб., 19 июля (1 августа) – 59 руб., а 26 июля (8 августа) – уже 74 руб. За несколько дней русская валюта прошла путь вниз, почти равный всему военному периоду50.

Внимание союзников привлекала всего лишь одна кандидатура: «Корнилов был человеком сильной воли и лучшим из всех имевшихся в виду кандидатов. Он пользовался поддержкой казаков, которых насчитывалось до 1000 эскадронов по 150 человек в каждом. Керенский боялся крови и позволял событиям плыть по воле волн к анархии. Вооруженной силы 10 тысяч солдат, оставшихся верными правительству, было бы достаточно, чтобы подчинить Петроград, являвшийся главным источником беспорядка. Если бы Керенский предложил сепаратный мир, он, несомненно, имел бы огромное большинство населения за собой. Что же касается некоторых видных русских генералов, то Алексеев был военным теоретиком и не годился в момент кризиса; Брусилов был политиком; Каледин, командующий 8-й армией, являлся одним из лучших генералов и был выбран донскими казаками своим начальником»51.