Сибирский ковчег Менделеевых - Вячеслав Юрьевич Софронов

сновидений, и крепкий сон очень восстановлял его силы. Он рассказывал, что раз заграницей, ночью в поезде случился пожар; началась беготня, шум, крики, поезд остановили, но Дмитрий Иванович спал так крепко, что ничего не слышал. Когда он проснулся утром, его сосед англичанин рассказал ему про пожар.

– Что же вы меня не разбудили? – сказал Дмитрий Иванович.

– Зачем? Наше купе еще не горело, – ответил англичанин.

В общем Дмитрий Иванович вставал поздно; когда не читал лекций в университете, – часов в 11–12, а иногда и позже, потому что часто ложился не ране 3–4 часов ночи. Он любил работать ночью, когда тихо, дети и семья спят и ничто его не беспокоит. Утром еще в кровати он неизменно выпивал кружку теплого молока, которую ему ставили на столик около него, и потом вставал с постели.

Когда Дмитрий Иванович жил в университете, он спал в большой комнате, на деревянном желтом лакированном диване с тоненьким тюфяком, а позднее, на частной квартире на Кадетской линии и на казенной квартире в Палате мер и весов, он спал уже на кровати, но с одним волосяным матрацем. В обеих последних квартирах спальни его были маленькие квадратные комнатки: он любил маленькие комнаты. Встав и умывшись, он уходил сейчас в свой кабинет и там пил одну, две, а иногда три больших, в виде кружки, чашки крепкого постного, не очень сладкого чаю. С чаем он съедал или серединку подковы с маком, намазанной маслом, или два, три бутерброда с икрой, сыром, с ветчиной или колбасой. Поздоровавшись с семьей, он сразу садился работать и работал часов до 5–5 ½. Последнее время он никогда почти не завтракал. Если погода была порядочная, он выходил погулять на ¼, или на ½ часа. Он не любил гулять без цели и всегда ходил купить что-нибудь: сладкого, фруктов, рыбу, которую он любил, или игрушки, когда дети были малы, или книги для них.

Обедал он неизменно в 6 часов. Он любил всегда, если у них бывал кто-нибудь за обедом из родных иди близких знакомых. Он был очень радушный хозяин.

Ел Дмитрий Иванович всегда необыкновенно мало: немного бульона, или ухи, кусочек рыбы или котлету, несколько ложек какой-нибудь каши. У него были свои излюбленные кушанья, им самим для себя придуманные: отварной рис с красным вином, ячневая каша, гречневая каша крутая, или размазня, поджаренные на масле лепешки из вареного риса или геркулеса. И этот пищевой режим, эта умеренность продлила его жизнь почти до 73 лет. Вина он пил всегда мало: по полстаканчика легкого красного кавказского вина или бордо. Иногда он пил немного сидру, иногда любил пить домашний квас. Последнее время он совсем почти не пил вина.

За обедом Дмитрий Иванович бывал иногда очень мил и разговорчив, часто говорил о том, над чем работал в это время. Сладкого блюда он никогда почти не ел и часто уходил из-за стола ранее конца обеда. Он целовал жену в лоб и шел к себе в кабинет, откуда присылал с приходившими к нему детьми сладкого или фруктов для всех. У него всегда были запасы десерта для семьи. Если в гостях бывал мужчина, Дмитрий Иванович ждал, но довольно нетерпеливо надо сказать, когда тот кончит третье блюдо, и говорил, забавно морщась, если был в духе:

– Ну, пойдемте ко мне… Довольно вам с дамами тут любезничать. Пойдемте, пойдемте, батюшка.

После обеда, для отдыха Дмитрий Иванович любил читать, или ему читали вслух романы с приключениями, особенно из жизни краснокожих индейцев, а также уголовные романы, из которых всех выше он ставил Рокамболя. «Терпеть я не могу этих психологических анализов, говорил он. То ли дело, когда в Пампасах индейцы скальпы снимают с белых, следы отыскивают, стреляют без промаха… Интерес есть… Или Рокамболь… Думаешь, он убит… А он, глядишь, воскреснет, и опять новые приключения… Фантазия какая богатая»… Любил он также Жюля Верна, которого перечитывал по многу раз.

Но конечно, как человек пытливый и не узкий специалист ученый, он читал и Шекспира, которого высоко ставил, и Шиллера, и Гете, и Гюго, и Байрона, и наших всех классиков, начиная с Жуковского и Пушкина. Из иностранных поэтов он боле всех любил Байрона, и особенно «Тьму», которую иногда перечитывал, а из русских – Майкова и Тютчева. Вероятно, эти два спокойные созерцательные поэта отвечали часто его настроению. У Майкова он более всего любил и перечитывал иногда «Три смерти», а у Тютчева любимым его стихотворением было Silentium, которое он знал даже наизусть и к случаю иногда недурно декламировал. Вот оно:

SILENTIUM

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои!

Пускай в душевной глубине

И всходят и зайдут оне,

Как звезды ясные в ночи;

Любуйся ими и молчи!

* * *

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь.

Взрывая, возмутишь ключи:

Питайся ими и молчи!

* * *

Лишь жить в самом себе умей:

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно волшебных дум;

Их заглушит наружный шум,

Дневные ослепят лучи:

Внимай их пенью и молчи!

Ф. Тютчев

Иногда Дмитрий Иванович раскладывал пасьянс, пока ему читали вслух. Он всегда сердился, если ему указывали, куда лучше положить карту, он во всем любил самостоятельность.

Отдохнув после обеда, он опять садился заниматься, и работал до глубокой ночи.

Иногда по вечерам Дмитрий Иванович любил с приходившими к нему партнерами поиграть в шахматы. Он играл очень хорошо, но проигрывать не любил, и очень редко получал мат. Он играл обдуманно и весь уходя в игру. Моя мать Екатерина Ивановна Капустина любила рассказывать, что, когда она была уже замужем и жила в Омске, мать их приезжала к ним погостить с шестилетним тогда Дмитрием Ивановичем. Занимая ребенка, Екатерина Ивановна играла с ним иногда в модную тогда игру в карты «тинтере» или «палки», где главную роль играл счет, и маленький будущей ученый всегда обыгрывал свою замужнюю сестру.

Часов в 9 вечера Дмитрий Иванович пил чай в кабинете у себя из своей большой чашки, как всегда, очень крепкий, с куском булки с маслом или поджаренными лепешками из геркулеса, или из ячневой, или рисовой крупы. Лепешечки эти ставились ему в кабинет на столе