Ричард Длинные Руки - Гай Юлий Орловский

– Почему? – крикнул я.

– Пусть сперва покается! – прокричал Ланзерот. Я тряхнул поверженного рыцаря, железная голова вяло качнулась. Сквозь щели для глаз были видны опущенные веки. Я тряхнул сильнее, одно веко чуть приподнялось. Я отшатнулся от вида закатившегося глазного яблока.

– Он без сознания!

– Нельзя убивать, – крикнул Ланзерот, – не дав покаяться перед смертью!

– Его душа и так пойдет в ад, – возразил я, злой из-за попытки кражи моего коня.

Ланзерот перекрестился, голос был суровым:

– Кому в ад, кому в чистилище – решает господь бог.

Я задержал руку с кинжалом. Лезвие уже проникло через щель и касалось века наглеца, который хотел завладеть принцессой. Чуть нажать, стальное острие войдет в глаз и поразит мозг. Мерзавец умрет быстро и без мучений. Но душа его будет вечно гореть в аду. Вечно! А если успеет покаяться, то, возможно, ему в страшных муках придется пробыть всего несколько сот лет. Или тысяч. Все пустяки в сравнении с вечностью. Я поднял голову, Ланзерот смотрел сурово.

– Мы ж не можем ждать, – крикнул я зло, – пока он очнется! А оставить так... он соберет людей побольше и догонит. Тогда от нас полетят шерсть и перья.

Я хотел нажать на рукоять, Ланзерот вскрикнул гневно:

– Мне плевать на его душу! Я о твоей пекусь. Ты сам берешь на себя смертный грех, отказывая даже злейшему врагу в покаянии! Не делай этого. Мы – люди, не звери.

Я с отвращением поднялся, сунул кинжал в ножны.

– Мы за это поплатимся, – сказал я. – Мы за это поплатимся своими шкурами.

– Только бы не душами, – ответил Ланзерот сурово.

В полдень, как обычно, устроили короткий привал. Измученные животные попадали в изнеможении, а неутомимый Асмер развел костер и теперь жарил на углях мясо. Горный хребет поднялся до небес, преграждая дорогу. От далеких снежных вершин ощутимо веяло прохладой, хотя умом я понимал, что это немыслимо. Но снег сверкал, искрился, как бенгальские огни. Я представил, что беру его в руки, ощущение холода пробежало от ладоней и заставило кожу на руках вздуться пупырышками.

У костра впервые собрались все, даже священник и принцесса сели рядышком.

Я подбрасывал веточки в оранжевый огонь, это я и в той жизни любил делать, краем уха слушал разговор. Рудольф и Бернард заспорили о способах заточки мечей, Асмер расспрашивал принцессу о жизни в Срединном королевстве, а рядом со мной Ланзерот и священник затеяли скучный богословский спор о том, был ли у первого человека пупок. Я сперва вслушивался только в голос принцессы, любовался ее бесконечно милым лицом, но она говорила очень тихо, а рядом разговор набирал обороты, голос священника стал резче, в нем звучала сила, которой я раньше не замечал:

– Доблестный Ланзерот! Сатана рассчитал верно, абсолютно верно! В Зорре почти не осталось войск, а он собрал и двинул в наши земли непомерную силу. На каждого нашего с оружием у него – сто. К тому же он долго готовил тяжелую конницу, под его властью горные племена, которым всегда были неведомы сострадание и жалость, а кроме того, все колдуны, волхвы, чародеи и волшебники служат ему верой и правдой... если так можно сказать о подлом племени. И, самое худшее, ты же видишь, по этим землям, которые еще не под властью Тьмы, уже почти открыто рыщут создания Тьмы, жуткие твари, рожденные то ли адом, то ли измышлениями проклятых колдунов!

Я удивился, впервые слыша от священника что-то путное, а не злобные выкрики в адрес отступников, еретиков, христопродавцев. Ланзерот спросил просто:

– И что же, отец, спасения нет?

– Нет, – ответил священник. Лицо его было просветленным. – На этот раз мы не устоим.

Ланзерот кивнул, лицо его оставалось таким же надменно высокомерным.

– Значит, надо седлать коней, чтобы успеть в последний бой.

Нет, подумал я с отвращением, этот священник все-таки полный идиот. Ну, про меднолобого и говорить нечего. Милитаристы все по природе своей интеллектом не отягощены.

Бернард прервал спор с Рудольфом, тоже поднялся. Глаза его зло блеснули:

– Да, ваша милость, все верно. Рудольф, вставай! Рассиделся.

Я смотрел на них во все глаза, перевел взгляд на священника.

– Но если нет спасения, – вырвалось у меня, – если сатана все рассчитал правильно и нам ни за что не устоять, то как с этой мыслью драться? Мы ни за что не победим!

Священник взглянул остро. Мне показалось, что сейчас повернется и уйдет, но он ответил сухо:

– Верно. И поляжем все.

– Но...

– Еще не понял?

– Нет, – признался я.

– Главное, – сказал священник строго, – победить не врага, а себя. Главное, не шкуру сберечь, а не предать! Понял? Только в этом различие между нами и Тьмой. Для них же самое главное – уцелеть. Уцелеть любой ценой. А для нас – не предать!

Он осенил меня крестом, то ли оберегая от сил Зла, то ли желая проверить, не возоплю ли диким голосом и не исчезну ли в адском пламени, повернулся и ушел к волам. Я видел, как он довольно умело помогает Асмеру запрягать, движения его тощих лапок были уверенными и решительными. И мне послышался далеко-далеко вверху серебристый звук фанфар.

За сегодня придвинулись к горам почти вплотную. Земля пошла холмами, каменными насыпями. Часто попадались огромные камни, похожие на утопающих в жидкой земле допотопных животных, кустарники вперемешку с лесом, неопрятные рощи. Если раньше встречались аккуратными группами березняки, дубравы или сплошь заросли вяза, то теперь все перепуталось: сосна возле граба, дубы рядом с кленами.

Мы рыскали поодиночке в пределах видимости друг друга, повозка двигалась посредине. Иногда деревья разделяли нас, Ланзерот тут же тревожно трубил в рог. Я подумал, что нас только по этому реву могут запеленговать чуть ли не с другого конца планеты и послать уже местных альфовцев на перехват. Какая-то дурь: чем ближе к осажденному Зорру, тем неосторожнее и даже провокационное ведет себя этот рыцарь. Как будто кому-то подает знак. Кому-то помимо нас.

Я как раз проскакивал через небольшой лес, когда в сторонке послышался звонкий голосок, напевающий песенку. Привстал на стременах, в сотне шагов над кустами проплыло красное, исчезло. Я осторожно тронул коня, красное еще дважды мелькнуло в просветах зелени, кусты кончились. Через поляну хорошенькая молодая девушка несла, сгорбившись, тяжелую вязанку хвороста. Чистое нежное лицо покраснело, но она стойко продолжала напевать свою песенку, словно черпала в ней силы. Ее волосы были красными, как огонь или как борода Рудольфа, опускались на спину, где их прижимала вязанка серых сучьев.

Я успокаивающе помахал ей рукой, ибо она в испуге замолчала и застыла. Девушка робко улыбнулась, сказала торопливо:

– Добрый день, благородный рыцарь!