Гномон - Ник Харкуэй

Серьезно? Вы учите меня драться и всему другому, а моим ангелом-хранителем должен стать олененок Бэмби?

Суть в том, чтобы, когда кто-то делает на допросе нечто такое, отчего защита не срабатывает, у тебя была большая красная кнопка: выученная, вымуштрованная реакция, которая уводит тебя в безопасные воды, где можно сосредоточиться и подумать. В худшем случае это облако чернил каракатицы в уме, минутная передышка, чтобы собраться. В лучшем случае ты можешь уйти в горы и продолжить борьбу с захватчиками. Разница в исходе зависит от того, насколько глубоко ты веришь в свой образ, сколько сложных операций можешь присвоить его структуре. Поэтому и нужно выбирать первую ассоциацию, что-то глубоко укорененное в твоей психике: если образ кажется интуитивно подходящим для этой ситуации, в него легче поверить. Телу животного можно присвоить обычно пять-шесть функций — голова, четыре ноги, хвост. Особо дисциплинированные умы могут добавить еще глаза и зубы, узор на шкуре. Можно слить сознание в эти пять чувств, рассыпаться, скрыться в лесах. Отличный трюк.

Но я могу куда больше. Мое убежище — подлодка класса Resolution, длиной 425 футов. Их построили всего четыре: «Резолюшн», «Рипалс», «Ринаун» и «Ривендж»[39]. Четыре — и эту, совершенную во всех деталях: максимальная скорость под водой — 25 узлов, ядерная паропроизводящая установка, сконструированная Rolls-Royce, команда — 143 человека. Когда я начала с ней работать, сразу поняла, что могу назначить функцию каждому пульту, но для этого мне нужны матросы; мало-помалу я нагрезила и их: призрачную команду, состоящую из друзей, родных и героев детства. Теперь все они здесь, в моем сознании, одеты в форму, которую я придумала, делают то, что я им приказала, заботятся о корабле; каждый кусочек меня выполняет то, что я говорю. Это мой последний бастион, тайник для секретов. Все матросы здесь правдивы. Здесь, в том месте, где должна храниться моя моторная память, где я приказываю сердцу качать кровь, а легким — дышать. Всем этим теперь придется заниматься машинам, и они займутся, поскольку Оливеру страшно нужно узнать, что я здесь делаю. Он хочет получить эту лодку больше, чем что бы то ни было, бортовые журналы и справочники шифров, все остальное. Хочет заполучить настоящую меня. Наверное, его всегда расстраивало, что я мало рассказывала ему о себе.

Он будет поддерживать во мне жизнь столько, сколько потребуется, чтобы пробраться сюда.

Есть одно отличие в устройстве этой субмарины и ее команды от того, какое вы нашли бы на тех самых исторических подлодках: только у меня есть залповые замыкатели. По-настоящему они должны быть у капитана и старшего помощника, чтобы те вместе могли запустить основную боевую систему и открыть огонь. Но здесь в этом нет необходимости.

В этом смысл упражнения, и я хотела построить подлодку «Ребус», а не что-то другое: эти лодки были частью британской программы ядерного сдерживания, на них установили шестнадцать ядерных баллистических ракет «Поларис». Отсюда я могу обращать города в пепел.

А ваш Бэмби такое может?

Ну давай, Оливер. Давай.

Инспектор видит чей-то сон, ленивый и спокойный. Она лежит в более мягкой и широкой постели, чувствует в руке бесконечно дивную и привлекательную эрекцию своего любовника. В полусне она бездумно поглаживает член, а потом, завладев вниманием мужчины, расслабленно откидывается, чтобы они могли заняться любовью. Он шепчет ее имя, но она не может его расслышать — слишком много других приятных ощущений: его запах, его вкус, его ладони — одна на бедре, другая на груди, напряжение внутри, приближение кульминации. Она смотрит на себя, потом на него. Она двигается неторопливо, ловит его пальцы и прижимает их к своему телу, покачивается, изгибается в поисках лучшего пути. Столько обходных тропок, и каждая по-своему интересна. Но не сегодня. Она чуть поворачивается, смеется, когда слышит, что у него пресеклось дыхание, замечает то же в своем голосе. И тогда у них все получается, а напряжение — уже неподходящее слово. Время течет — медленное, как мед. Секунды, минуты, больше. Наконец она говорит что-то на языке, которого не знает, и на миг застывает в полной неподвижности, тягучая вспышка физического света накапливается в костном мозге, а потом достигает кожи.

— Диана, — шепчут его губы у ее плеча. — Ана, Ана, Ана. Звезда моя.

— Да, — соглашается она, — я тебя тоже люблю.

Глаза Нейт невольно распахиваются и видят слабое мерцание ночного города, потрескавшийся потолок ее комнаты. Тонкая, с волос, трещинка бежит от одного края к другому, местами почти незаметная. Ничего серьезного — последствия жаркого, сухого лета два года назад, вызвавшего перемещение глинистой почвы Лондона. Нейт приказывает своему телу успокоиться и взять себя в руки. Сон оказался до боли реалистичным: немутные, неполные и бесцветные образы, но кристально-ясные мгновения бодрствования. Она почти ожидает ощутить позади тяжесть его тела, и быстро поворачивается, желая убедиться, что она на самом деле одна. А если бы нет? Схватка в горизонтальном положении? Арест и допрос? Или снова секс?

Ох, Джонатан Джонс. Человек с собакой. Где ты, когда так мне нужен? В цифрах на экране, разумеется. Этот узор не заменит физического присутствия, но лучше, чем ничего.

Джонатан Джонс и его плечи — чуть шире среднего. Специалист по разрешению конфликтов; хобби — гончарное дело и прогулки на велосипеде. Ему нравится итальянская кухня, и он не ест креветки, потому что отравился ими в детстве. Не сильно, ничего серьезного, просто больше он это в рот не возьмет, как вы не станете жевать кровельный картон.

Нейт знает, что он тоже смотрел ее историю — аккуратно, как и следует человеку, который делает вазы из мокрой глины. Его прикосновение к ее цифровому «я» полностью соответствует ее интересу к его профилю. Позвольте? Милости прошу. Мне бы хотелось узнать… Да. Может быть, вы?.. Да, конечно. А если да, то чай или кофе?

Он любит чай: зеленый или улун, без молока. И терпеть не может лапсанг сушонг, который когда-то назвал «пошлым». Она никогда не пила улун. Он никогда не пробовал циветный кофе, но она знает, что хочет попробовать. Может, они и не говорят друг с другом, но все равно общаются на поле открытых поисковых запросов. Молчаливые разрешения для взаимного изучения: тонкий язык тела в бестелесном обществе.

Человек с собакой. А вдруг его пес меня невзлюбит?

Нейт рычит и уходит в ванную, чтобы плеснуть водой в лицо; старается не глядеть себе в глаза в зеркале. Когда она так просыпается — точнее, не так, раньше такого не бывало, просто посреди ночи, — не включает свет в квартире, чтобы не провалиться в дневной режим, который не позволит ей опять уснуть. Это уютная темнота, в которой Нейт передвигается с привычной уверенностью. Босые ноги знают все зазоры между половицами, дыры от сучков и торчащий гвоздь в двух футах от двери спальни. Потри его каблуком на удачу или чтобы убедиться, что стоишь там, где стоишь, но не наступай. Она касается притолоки, слышит голоса снаружи, в коридоре: загулявшие жильцы возвращаются домой. За окном она видит огни Пикадилли, электронные билборды с поздравлениями то ли по-китайски, то ли на иврите, какой-то незнакомый алфавит — может, хинди или санскрит. На картинке появляется женщина на фоне африканских гор, потом бутылочка с духами, затем опять непонятный текст. Нейт отворачивается и идет в ванную.