Гномон - Ник Харкуэй

С чувством легкой тошноты она смотрит на стихотворение на стене, читает название.

«Non Sum Qualis Eram Sub Regno Cynarae» — «Я уж не тот, каким был под властью Цинары». Совершенно невинные стихи, выбранные простым скриптом. Кроме одного слова, которое стало сейчас — и на срок ведения дела — именем: Regno.

Что же она такое — или что же такое мир — sub Regno Lönnrot[40]?

Она — инспектор, раздраженно напоминает себе Нейт, и вовсе не под какой-то властью. «Цинара» тоже щекочет мозг: что-то неприятное. Медуза? Она спрашивает Свидетеля. Нет, медуза — Суапеа. Перед ней возникает анимированное изображение: медуза бесстыдно надувается. Нейт смотрит на масштаб и понимает, что размера твари хватит, чтобы ее проглотить целиком, чувствует приступ омерзения.

Ладно, в тексте все-таки Цинара, за которой ухаживает отчасти верный кавалер, а не Цианея с миллионом ртов — и на том спасибо.

Нейт распечатывает новое стихотворение, прикрепляет его над монитором и спрашивает себя, сколько таких осиротевших историй она теперь носит в себе. Наука утверждает, что мозгу требуется около сорока восьми часов для адаптации к новому сенсорному восприятию, вроде зеркальных очков, которые всё показывают вверх ногами. К концу этого срока вверх ногами становится нормой, и человек ведет себя вполне естественно. Потом их снимают, и все снова переворачивается — еще на двое суток. Это никогда не рассматривалось в связи с просмотром материалов допросов, поскольку данные в них еще не были такими объемными и интенсивными. Что ж, если Диана Хантер оказалась в этом деле первопроходцем, то и Нейт откроет новые горизонты, распутав обстоятельства ее смерти.

Для начала, вроде как на нейтралке, она проверяет, что о ней пишут в СМИ, узнает безжалостную оценку общества. С такой дистанции засада Лённрота не очень испортила ей репутацию, хотя крикливое меньшинство явно считает — и Нейт с этим согласна, — что инспектор должен был проявить большую осторожность. Чаще всего люди выражают коллективный ужас оттого, что кто-то проявил такую наглость и злобу, чтобы, по выражению Лайонела Джеффриса, «вмочить подляну» офицеру при исполнении. Граждане не упустили в этом выборе намек на тяжкое преступление, вероятную попытку замести следы и даже совершить убийство. Главный вопрос на повестке дня: неужели какая-то иностранная разведка осмелилась вмешаться во внутреннюю работу Системы? Инспектор не видит на то указаний, но не может игнорировать общественное беспокойство и запрашивает у Свидетеля оценку релевантных зарубежных обсуждений. Ответ приходит мгновенно, отрицательный, хотя сам по себе не служит признаком отсутствия злого умысла.

Это дело заведет вас в такие места, где вы не будете в безопасности.

Инспектор пожимает плечами, пытаясь сбросить груз других «я».

Теперь давай поговорим о Гномоне.

* * *

Контрнарратив выглядит неожиданно. Это единственная история о будущем, единственная, которая по определению не может быть исторически достоверной. Она представляет себя как человеческий разум, состоящий из других разумов, способный к когнитивному каннибализму или осмосу. Он чужд остальным творениям Дианы Хантер, странный голос в голове, притом, что личность самой Дианы сравнительно чужая в сознании Нейт. У Гномона сухой, неорганический привкус, как у воздуха после фейерверка. Его гордыня так велика, что могла бы заполнить всю Вселенную.

Гномон: тот, кто знает, призванный убить другие нарративные линии, используя Чертог Исиды как портал. Одного этого довольно для предположения, что его задача — обрушить отдельные истории Хантер друг в друга и вызвать реинтеграцию ее истинной личности. Явно и демонстративно, но, может быть, в этом суть. Вероятно, Смит решил на белом коне проломить все стены ее лабиринта. И это сработало, по крайней мере на первом этапе. Нейт уверена, что там проявилась настоящая женщина, пусть на миг, прежде чем она провалилась на более глубокий, невообразимый уровень психологической маскировки, передав всё, кроме базовых частей своей когнитивной архитектуры, под управление машины, чтобы скрыться в этих слоях своего внутреннего океана, куда не доходит дневной свет.

Инспектор поводит плечами. Она вынуждена признать, что у нее есть нечто общее с Гномоном. Им обоим поручено выявить настоящую Диану Хантер, нырнуть в прошлое, чтобы отыскать во тьме эту женщину. Такое отождествление не слишком ее радует, но это привычно. Она ведь детектив, а Гномон, в совершенно реальном смысле, может оказаться убийцей.

Точнее, с учетом того, что Гномон — искусственный конструкт, — причиной смерти.

Если верен анализ Пахт, Смит заставил Диану Хантер принять внешний нарратив как часть своей логики, наполнив его отсылками к текущим историям — акула Кириакоса, волшебная комната Афинаиды, видения Бекеле. И Чертог Исиды стал открытой дверью, через которую Смит мог забраться внутрь и делать все, что пожелает. В данном случае это привело к истощению и смерти Дианы Хантер, но, похоже, не к ее поражению, поэтому результат можно счесть ничейным. Хотя до сих пор непонятно, за какой приз они боролись.

Какой бардак.

Если только Хантер не заманивала Смита туда, куда хотела, и не оставила эти двери специально, чтобы он их нашел. Если она знала столько, что смогла назвать его по имени и опознать метод противодействия, не так уж нереально допущение, что она могла и то и другое предвидеть. В конечном итоге почти все остальное она предсказала правильно. Предсказала или спровоцировала?

А если смысл ее послания — сам Смит? Смерть же — средство его передачи? Это был бы любопытный пример оптографии: Хантер смотрит на Смита в надежде, что на ее сетчатке в смерти запечатлеется образ убийцы и причина для убийства.

Однако нет причины — нет настоящего мотива. Почему Смит пошел на такой риск с этой женщиной? Кем она была, что пришлось подставиться? Тут есть недостающее звено, тайная школа в Бёртоне или какая-то другая, менее фантастическая правда. Но каким бы ни оказалось это звено, в нем суть, раз за него стоит умирать и убивать.

— Она вызвала у него панику, — с удивлением слышит свой голос инспектор и понимает, что сказала правду. — Сделала что-то, чего он не ожидал, и толкнула к опасным действиям. С того мгновения он пустился в бега.

Да. Смит так старался выглядеть невозмутимым и спокойным. Вот уж точно — надушенным. Он воспользовался всеми средствами контроля над ситуацией именно потому, что контроль оказался иллюзией. Такой воспитанный Оливер Смит и вправду бегом бежит, босиком, поскальзываясь на неверной лондонской брусчатке, но при этом скрипит зубами и пытается сохранять уверенный вид. Костюм в стиле старой империи, непринужденная встреча. Всё в надежде отвлечь ее внимание, чтобы успеть…

Вот, опять. Чтобы успеть сделать что?

Хантер. Все возвращается к Диане Хантер. Это реакция, и она, вероятно, означает, что и Смит гонится за ней, возможно лишь на шаг или два опережая инспектора.