Фарландер - Кол Бьюкенен

В другой жизни Бан сам проводил бы эту церемонию для чужого ребенка. Мать всегда хотела, чтобы он, младший из троих сыновей, стал монахом. Старший, Тич, уже посвятил себя профессии обувных дел мастера, средний, Коул, пошел служить в армии — вопреки желанию матери.

Возможно, Бан даже стал бы хорошим монахом — сердце у него было доброе. Результат чрезмерной материнской заботы, как всегда приговаривал отец. С намеченного курса его сбила любовь к Марли.

Потом старший брат умер по неизвестной причине — просто свалился замертво во время ужина. Местный доктор предполагал наличие какого-то скрытого сердечного дефекта. Вскоре после этого средний брат, Коул, муж Риз, бросил семью, а заодно и армию и скрылся в неизвестном направлении. Потеряв за короткое время сразу двоих сыновей, отец буквально высох от горя и быстро сошел в могилу. Мать осталась одна. Затаенная обида на младшего, а теперь и единственного сына за несколько месяцев переросла в открытую враждебность. Она постоянно пыталась вызвать в нем чувство вины и не жалела при этом ни себя, ни Бана. Она сравнивала его со старшими, и эти сравнения неизменно получались не в его пользу. Создавалось впечатление, что мать считает его в каком-то смысле ответственным за несчастливую долю братьев, как будто это он, отказавшись от монашеского платья, навлек на них немилость Судьбы.

И кто он теперь? Солдат? Да. Воин? Определенно нет.

Только в своей собственной, небольшой семье Бан чувствовал, что чего-то достиг, что не ошибся, выбрав Марли. Он изо всех сил старался быть хорошим мужем и отцом и теперь ощущал себя предателем.

«Никогда больше. Я сохраню семью, чего бы это ни стоило».

* * *

Церемония закончилась. Девочка, раскрасневшаяся от всего пережитого и еще пахнущая дымком, вернулась к родителям, и вся семья собралась на площадке у храма, под ярким солнцем, о котором все почти забыли за то время, что провели в прохладном, полутемном помещении. Они уже договорились, что отправятся потом в дом его тети, в паре кварталов от храма, где посидят за общим, накрытым совместными усилиями столом.

Риз шла с Баном и его женой и детьми. Женщины обменивались мнениями о церемонии, не обращая внимания на привычную артиллерийскую канонаду. Судя по характеру перестрелки, стороны не предпринимали активных действий. Может быть, с надеждой думал Бан, маннианцы взяли паузу.

Они с Марли шли взявшись за руки, Риз несла на руках Ариаль, а Джуно плелся сзади. В какой-то момент Марли многозначительно, словно желая напомнить о чем-то, посмотрела на него.

— Ну же, спроси, — шепнула она.

Бан кивнул.

— От Нико что-нибудь есть?

Прежде чем ответить, Риз еще крепче прижала к себе малышку.

— На прошлой неделе пришло письмо. Судя по виду, едва не утонуло в море. Я почти ничего не смогла разобрать, но оно точно от Нико. Его ужасный почерк ни с каким другим не спутаешь.

— Наконец-то хорошие новости, — вздохнула Марли. — Даже если ты не смогла прочитать... Уверена, у него все хорошо... где бы он ни был.

Невысказанный намек остался без ответа. Скорее всего, Риз действительно не знала, куда занесло ее сына.

Чуть в стороне от площади они увидели сидящего на земле монаха. Рядом с ним стояла чаша для подаяний. Завидев группу, монах — мужчина средних лет — поднялся, преградил им путь и, благословив, недвусмысленно протянул чашу. Если не принимать в расчет замызганную рясу, за служителя культа он мог сойти лишь с очень большой натяжкой. Лицо его, от брови до подбородка, пересекал свежий шрам, лысина не видела бритвы по меньшей мере несколько дней.

Еще один жулик, понял Бан. После того как совет объявил противозаконным любое попрошайничество, сохранив это право только за служителями культа, многие горожане натягивали рясу и брили голову, чтобы выдавать себя за монаха.

Притворщик. Тлевшая где-то глубоко злость всколыхнулась вдруг и выплеснулась.

— Да пребудет с вами благословение, — пробормотал мужчина, тряся чашкой, в которой уже звякало несколько монет.

Бан шагнул мимо, грубовато отодвинув «монаха» плечом. Мужчина вскрикнул от удивления и выронил чашку. Монеты раскатились, поблескивая на солнце.

Все вдруг остановились и посмотрели на Бана. Даже Джуно непонимающе уставился на отца.

«Извините, — хотел сказать Бан. — Прошлой ночью, когда вы спокойно спали у себя дома, на моих глазах умирали люди, солдаты. Они умирали ради вас. А сегодня утром я отымел шлюху, совсем еще девчонку, может быть, заразную, доведенную до такого состояния бедностью и извращенцами вроде меня».

Слова эти так и остались при нем. Может быть, до следующего раза. Бан лишь улыбнулся виновато, как и подобает хорошему отцу, и, взяв за руку сына, пошел дальше.

Главному палачу нравилась его работа. Так, по крайней мере, думал Нико, пока приземистый здоровяк тащил его из подвала, то и дело роняя презрительно одно лишь слово, рошун, как будто это было худшее из проклятий. По пути он дважды огрел Нико хлыстом по спине. Впрочем, к этому времени боль уже почти не ощущалась.

— Туда! — рыкнул палач, толкая Нико в узкий зарешеченный коридор, который вел к следующей двери, также открывавшейся снаружи.

Стражник ткнул его древком копья, загоняя в очередную клетку.

Он споткнулся о распростертое тело и упал, больно ударившись о пол поврежденной рукой.

Болело все и везде, и его уже лихорадило от боли. Левый глаз заплыл и закрылся, так что Нико не мог определить, ослеп на него или нет. Губы превратились в кровавое месиво. Передние зубы были выбиты. Больно было даже дышать.

Дверь, лязгнув, закрылась. Один из стражников запер ее на замок. Главный палач оглядел сбившихся в клетке несчастных и рассмеялся:

— Ну-ка, подвиньтесь, дайте место могучему рошуну. Может быть, если будете добры к нему, он вас всех еще спасет.

Нико свернулся в комочек и постарался ни о чем не думать. Его знобило. Он чувствовал собственную вонь, но еще явственнее чужую. Клетка была забита людьми, мужчинами и женщинами, которых ждала смерть.

Чья-то рука легла на его плечо. Нико повернул голову и увидел озабоченное лицо склонившегося над ним мужчины.

— Возьми. — Он протянул ковш с водой.

Нико сделал глоток, но его тут же вырвало.

— Ничего, попробуй еще, — успокоил его незнакомец.

Со второго раза получилось лучше.

Нико попытался сесть, хотя бы для того, чтобы легче дышалось, и по ребрам полоснула резкая, обжигающая боль.

Тот же незнакомец помог ему подняться. Другие пленники освободили место, чтобы он мог прислониться к решетке. Нико заметил, что голова у незнакомца выбрита и что он носит черную рясу.

— Да, я — монах, — сказал мужчина в ответ на удивленный взгляд юноши.