Злые боги Нью-Йорка - Линдси Фэй

Правда, я его не знал. Я поблагодарил потертую молли, засунул посылку в карман и зашагал к Пайн-стрит.

Но я так до нее и не дошел. Пройдя ряд скромных кирпичных домов с ярко окрашенными белыми перемычками и уже третий раз подряд следя, как на город опускается маслянистое и густое утро, я заметил Мерси, идущую в противоположном направлении. Иначе говоря, мне навстречу.

На Мерси было плохо сидящее серое платье. Из вороха церковных пожертвований, догадался я, слишком чистое и аккуратно пошитое. Юбка колокольчиком была немного свободна в талии; правда, и широкий ворот открывал одно плечо больше обычного. Мерси более-менее уложила волосы, и даже отсюда я видел, что губы у нее в пузырьках, а руки в нескольких местах перевязаны.

Я думал: «Вот как выглядит Мерси в сером поношенном платье в последний раз, когда ты ее видишь», – когда мы встретились точно посередине западного тротуара Перл-стрит.

– Мистер Уайлд, – сказала она.

– Привет, – сказал я.

Уже неплохо.

– Мой отец умер, – пробормотала она. – Вы там были, вы… вы знаете, я думаю.

– Да.

– Полицейский был добр, но он не позволил мне посмотреть. И он сказал, убит. Но все было не так. Я ему не верю.

– Мне очень жаль.

– Вы не должны извиняться. Вы помогли. Вы не хотите, чтобы я знала… знала правду.

Она заплакала, но ненадолго. Уголки ее глаз были розовыми, немного блестящими, но злой красный цвет, последствия ледяной ванны, уже исчез. Глаза были очень синими, волосы – очень густыми и очень темными. Правда, Мерси до сих пор не задала мне ни одного вопроса, и я внезапно понял, почему. Понял, что с ней случилось, – мрачные и уродливые открытия, выставленные наружу тайны, вспыхивающие, едва их коснешься… И если ты узнаешь больше, лучше они не станут. Я задумался, услышу ли еще раз, как Мерси задает вопрос.

– Зарытых детей вскрывали, – спокойно сказал я ей. – Их не оскверняли, после смерти доктор Палсгрейв проводил аутопсию, для исследований. Все получилось довольно сложно, но лучше, чем мы надеялись. Я не арестовал его, и не собираюсь. Но я хочу, чтобы вы знали – все… закончилось.

Я ничего не сказал о Маркасе и церковной двери. Это зрелище и так стояло у нее перед глазами, а она смотрела на меня и молчала, растерянней и несчастней любого виденного мной существа.

– У меня для вас подарок, – сказал я, протягивая маленький мешочек.

Мерси закусила нижнюю губу. Правда, без вопросов.

«Кто бы мог знать, что наихудшее, когда-либо случившееся с тобой, – это Мерси, растерявшая свои вопросы», – подумал я, а потом заставил себя перестать думать.

– Здесь триста долларов наличными. Они поступили от… вынужденного дарителя, и он не тот человек, которому вы можете быть чем-то обязаны. Эти деньги исходят не от меня, не от Вала или кого-то еще, о ком вы вспомните, но они… они ваши, а вы собираетесь в Лондон. Трех сотен должно хватить, чтобы добраться туда, и… Мне жаль, что ваша одежда испорчена, или вы все-таки сможете отмыть ее от керосина?

Я умолк.

Когда Мерси развязала шнурок и увидела настоящие деньги, у нее раскрылся рот, как крышка шкатулки на пружине.

– Я не понимаю, как они могут быть моими.

– Доверьтесь мне, – настаивал я. – Понимаю, возможно, я сейчас не достоин абсолютного доверия в ваших глазах, но, пожалуйста, доверьтесь мне. Я сожалею обо всем, что случилось. Вы уедете из этого места. И если поймете, что вам больше нечего делать в Лондоне и вы устали от него, или если вы поедете куда-то еще, в Париж или в Лиссабон, в Бостон или Рим… а потом снова захотите увидеть Нью-Йорк… я буду здесь.

На руках Мерси было слишком много волдырей. Мне хотелось разгладить их. В какой-то степени облегчение знать, что она не влюблена в меня. Я мог вести себя как раньше.

Так, как лучше для Мерси. А о прочем не стоит и задумываться.

– Вы… – Она замолчала, борясь с собой.

– Значит, вы навсегда остаетесь в Лондоне?

После ее слов мне стало легче дышать. Вопрос, на который она хочет получить ответ. Этого достаточно.

– Сейчас у меня есть карьера, – признался я. – И брат, которого стоит запереть в дернутый загон. Возможно, я возненавижу и то, и другое, но я самый подходящий человек для этих дел.

Ресницы Мерси дернулись.

– Я не могу. Не могу принять это от вас.

– Поезжайте в Лондон, – ответил я, подталкивая мешочек ей в руки.

– Тимоти, почему вы так поступаете?

– Потому что вы напишете карту.

Я уже уходил от нее.

– Но зачем вам это? – тихо спросила она, подарив мне еще один бесценный вопрос.

– У меня есть отличная причина, – ответил я на ходу. – Если вы когда-нибудь захотите, чтобы я понял вас… хоть какую-то частицу, ну… Если вы напишете карту, я буду знать, куда смотреть.

Через пару недель сентябрь облагородился. Угольные наброски деревьев в Сити-Холл-парк взорвались ярко-красным, а потом вновь поблекли до тонких линий. Воздух посвежел. От причалов тянуло дегтем, рыбой, дымом и потом, а не животной гнилью. Все, что было приглушенным, сейчас стало ярче. И все без разбора радовались последним трем-четырем дням сентября, за которыми наступит зима.

К этому времени мне вновь хотелось убить брата, но я перестал его ненавидеть и надеялся, что больше никогда не буду.

Я выяснил, где шустрый ученик припрятал лучшие столовые приборы своего хозяина, – второе раскрытое мной за много недель преступление.

И это было хорошо.

В одно прекрасное и свежее воскресное утро я открыл на кухонном столе «Геральд» и прочитал отрывок:

Офис Ирландского эмигрантского общества в настоящее время расположен в простом и непритязательном здании, номер 6 по Энн-стрит. Здесь временами можно наблюдать забавные сценки. Толпы встревоженных кандидатов сидят, ежеминутно осматриваясь в поисках своего шанса, в надежде на появление работодателя, которому требуются серьезные мужчины или приличные девушки. И стоит ему появиться, как «Быстрей!» – и пятьдесят претендентов на кусочек удачи уже не дремлют, а в одно мгновение вскакивают на ноги.

Не уловив в этом рассказе юмора, я швырнул газету в печь, когда проходил мимо. Разумеется, нельзя утверждать, что пресса не могла служить интересам полиции. Джордж Вашингтон Мэтселл, в приступе гениальности, о которой я и не подозревал, сообщил газетам, что птенчик по имени Маркас, жестоко убитый в Святом Патрике, был успокоен двумя безумными нативистами-радикалами, с преступными связями в Англии и давней историей возмутительного насилия во имя мерзкой европейской анархии. Они были известны как Коромысло и Мозес Дейнти, и оба были убиты во время беспорядков на Пяти Углах в тот же день, когда совершили свое гнусное антиамериканское преступление. Один репортер имел нахальство спросить, не числились ли они в «медных звездах». Мэтселл ответил, что нет. Когда я сам проверил бумаги, выяснилось, что Мэтселл прав; это отлично доказывало – дотошность шефа не уступает его уму, и он знает, когда ради репутации полиции следует стереть лишние имена из списков Восьмого округа. Конечно, многие знали больше, а некоторые – намного больше. Но обычные нью-йоркцы не трудились следить за одним преступлением больше пары недель. Дела пришли в норму: жестокую, бешеную, жадную и скрытную, – но уже без разговоров о безумном ирландском убийце птенчиков.